Впрочем, Эйвери, хотя и породнился с императо­ром, став его зятем, не питал ни малейшего желания вернуть тестю захваченную добычу. Видимо, решил, что получил ее в качестве приданого дочери индий­ского владыки.

«Тесть», однако, намеревался отомстить за оскорбле­ние, нанесенное ему как отцу и властителю. Он осуждал дочь за то, что у нее не хватило мужества покончить жизнь самоубийством и не поддаться ухаживаниям пирата. Кроме того, он не хотел ли­шаться своего прекрасного брига и потерянных со­кровищ. В гневе император обрушился прежде всего на Ост-Индскую компанию, заявив, что уничтожит все ее строения и сооружения на территории Индии, если немедленно не приступят к поискам пирата.

Президенты компании не на шутку всполо­шились перед лицом этой угрозы. Было решено назначить большую награду за голову Джона Эйвери.

Однако для влюбленного пирата не существовало тогда ничего, кроме домашнего очага, украшением которого была очаровательная принцесса. «Причуда» стояла на якоре в порту, и ее команда, деморализованная долгим пребыванием на берегу, становилась ненадежной. В конце концов Эйвери стал выходить в море, иначе вся его пиратская флотилия могла развалиться. Однако вылазки он предпринимал редко и ненадолго.

Романтическая идиллия продолжалась несколько лет, пока Эйвери не пришел, наконец, к выводу, что достаточно разбогател и может начать спокойную семейную жизнь в каком-либо уголке земного шара, куда еще не дошли вести о его преступных деяниях. Решив, что жена почувствует себя счас­тливой, если он обеспечит ей уважение «высшего общества» и избавит от пиратской атмосферы, Джон отправился в Бостон. Он погру­зил на корабль все имущество и захватил с собой ближайших друзей.

В Америку он прибыл под вымышленной фами­лией, но не сумел избежать подозрений губернатора, который не особенно доверял иммигрантам. Эйвери неважно чувствовал себя в Америке. Быть может, сказывалась тоска по родине. Так или иначе, он отбыл вскоре в Северную Ирландию, где продал корабль и распрощался со своим экипажем, что как будто говорило о его твердом ре­шении порвать с пиратством.

Но теперь Эйвери покинула удача, до сих пор сопутствовавшая ему. Попытавшись реализовать в Дублине часть награбленных драгоценностей, Эйве­ри вызвал подозрение у купцов; ему вновь при­шлось менять фамилию и место жительства. На этот раз он переехал в Англию, в свой родной Девон, где в местечке Байдефорд один из его преж­них друзей взялся посредничать в продаже драгоценностей. Эйвери напал, однако, на шайку лон­донских мошенников, которые, вручив ему неболь­шой задаток, обещали выплатить остальную сумму позднее. Несмотря на многократные напоминания, Джону так и не удалось взыскать причитавшиеся ему деньги. А обратиться в суд он по понятным причинам не мог.

Несколько лет спустя Джон Эйвери умер в крайней нужде, проклиная час, когда решился ступить на путь честной жизни. Что стало с индийской принцессой, его женой, неизвестно.

Все началось с карты

Дом стоял прямо у дороги, отделенный от нее невысоким забором на каменном основании. На­против по горному склону громоздились заросли могучих буков и сосен, а ниже виднелись поросшие вереском холмы. Впрочем, разглядеть их удавалось лишь в погожие, ясные дни, когда дорога была за­лита солнцем, в лесу не смолкал птичий гомон, а горный воздух, чистый и прозрачный, волшебным нектаром проникал в кровь. Чаще, однако, в этих местах бушевала непогода. Тогда холмы внизу скры­вала пелена тумана или стена дождя.

Так случилось и в этот раз, когда в конце лета 1881 года Роберт Льюис Стивенсон, в то время уже известный писатель, поселился вместе с семьей вы­соко в горах в Бремере. Некогда места эти принад­лежали воинственному шотландскому клану Макгрегоров, историю которого Стивенсон хорошо знал.

Он любил рассказывать о подвигах Роба Роя – мятежника Горной страны, которого с гордостью причислял к своим предкам. Вот почему бремерский коттедж он зловеще называл не иначе как «дом покойной мисс Макгрегор». В четырех его стенах из-за случившегося ненастья ему приходилось теперь про­водить большую часть времени. Воздух родины, шутил Стивенсон, который он любил, увы – без взаимности, был для него, человека с больными лег­кими, злее неблагодарности людской.

Дни напролет моросил дождь, временами налетал порывистый ветер, гнул деревья, трепал их зеленый убор.

Как спастись от этой проклятой непогоды, от этого нескончаемого дождя? Куда убежать от одно­образного пейзажа? В такие дни самое милое дело сидеть у камина и предаваться мечтаниям; напри­мер, глядя в окно, воображать, что стоишь на баке трехмачтового парусника, отважно противостоящего океанским валам и шквальному ветру. Это под его напором там, за окном, скрипят, словно мачты, шотландские корабельные сосны, будто грот-брамсели и фор-марсели, шелестят и хлопают стеньги и реи – ветви дубов и вереска.

Воображение унесло его в туманные дали, где в сером бескрайнем море плыли корабли, ревущий прибой с грохотом разбивался о черные скалы, тревожно вспыхивали рубиновые огни маяков и беспощадный ветер рвал флаг отваж­ных мореходов.

Привычка. к фантазированию, к тому, чтобы самому себе рассказывать необыкновенные истории, в которых сам же неизменно играл главную роль, родилась в дни детства.

Обычно его воображение разыгрывалось перед сном. В эти минуты, «объятый тьмой и тишиной», он оказывался в мире прочитанных книг. Ему ви­делся посреди морской синевы зеленый остров и его одинокий обитатель, словно следопыт-индеец вы­слеживающий дичь. Чудились топот скакуна таинст­венного всадника, исчезающего в ночной тьме, по­гоня, мелькающие огоньки, пиратская шхуна в бухте и исчезающий вдали парус бесприютно скользящего по волнам «Корабля-призрака», над которым в воз­духе, словно крест, распростерся белый альбатрос.

Неудивительно, что он засыпал тяжелым, тре­вожным сном. Но бывало, его душил кашель и не давал долго уснуть. В такие ночи добрая и ласковая Камми, его няня, утешала и развлекала мальчика, подносила, закутанного в одеяло, к окну и показы­вала синий купол, усеянный яркими звездами. Заво­роженный, он смотрел на луну и облака, странными тенями окружающие ее. А внизу, под окном, в не­проглядной тьме сада, таинственно шелестели лис­тья деревьев…

Широко открытыми глазами созерцал он мир, полный загадок и тайн. Его воображение, поражен­ное величественной картиной мироздания, рисовало удивительные фантастические картины. Когда же под утро удавалось вздремнуть, ему снились кошма­ры, будто он должен проглотить весь земной шар…

Наделенный недюжинной силой воображения, Льюис умел изумляться, казалось бы, обычному: виду, открывшемуся из чердачного окна; залитому солнцем, полному цветов саду, который он как-то увидел сверху, забравшись на боярышник; зарослям лавровых кустов, где, ему казалось, вот-вот возник­нет фигура индейца, а рядом, по лужайке, пронесет­ся стадо антилоп…