– Я ручаюсь за моих людей…

– Их слишком много, чтобы вы могли ручаться за каждого! – с раздражением воскликнул Тагилов. – Я и так позволил вам взять с собой троих…

– Без Костерина, Чернышева и Криницкого мне попросту не справиться. Но остальные…

– Все, профессор, все. – Генерал разрубил воздух ладонью, подводя итог дискуссии. – Решения не мы с вами принимаем. Собирайтесь.

– Да что ж мне собираться, – беспомощно пробормотал Грановский. – Я готов… Рабочие журналы, папки с расчетами в чемодане…

– а где ваши бесценные ассистенты?

– Все трое в двенадцатой, обрабатывают результаты последнего эксперимента.

– Что тут обрабатывать? – фыркнул генерал. – Все ясно.

– Это ВАМ все ясно, – неожиданно зло отчеканил профессор. – Вам, солдату. Просто, как дважды два. А вот мне, ученому, далеко не все ясно! Я должен учесть миллионы факторов! Мы вторгаемся в область неведомого, и если я хоть в чем-то ошибусь, ваши амбициозные проекты с грохотом лопнут! Да, да, с грохотом, да с каким!

Пораженный этой внезапной отповедью, Тагилов отступил на шаг, и его глаза превратились в узкие зловещие бойницы.

– МОИ проекты? – с угрозой процедил он. – Нет, профессор, это не МОИ проекты. Это нужно партии, от этого может зависеть в немалой степени победа дела социализма. И мне странно слышать от вас такие слова.

Грановский понял, что опасная черта совсем близко.

– Я не меньше вашего предан партии и делу социализма, – произнес он без прежней агрессивности. – И если говорю о незавершенности исследований, так потому только, что забочусь о гарантиях благополучного исхода…

– Ладно, ладно. – Генерал также не стремился к ненужным обострениям. – Мы оба погорячились, а ведь цель у нас одна. Профессор, теперь я хочу еще раз взглянуть на него.

– На кого? Ах да, понятно.

Отперев несокрушимый на вид (и в действительности) сейф с цифровым замком, Грановский осторожно извлек серый металлический футляр с шероховатой поверхностью, размерами и формой напоминающий школьную готовальню. Генерал Тагилов принял футляр так, словно в нем содержалось нечто очень хрупкое и чрезвычайно драгоценное. С одновременным нажатием кнопок Тагилов открыл крышку.

В бархатном углублении лежала прямоугольная пластина (приблизительно десять на пять сантиметров) с выпуклыми краями и скругленными углами. На взгляд представлялось невозможным определить, из какого материала она изготовлена. Поверхность пластины радужно светилась – если бы в то время уже придумали компакт-диски, сравнение было бы очевидным. Во всех четырех углах с небольшими отступлениями от краев слегка возвышались над вогнутым основанием прозрачные симметричные кристаллы сложной формы, свет настольной лампы отражался от их граней, создавая иллюзию невесомой хрустальной паутины. В центре, на равном расстоянии от четырех кристаллов, горело ровным спокойным огнем маленькое рубиновое полушарие. Тончайшие серебристые проволочки змеились причудливыми кольцами к полушарию от бесцветных кристаллов. По периметру пластины проходил золотой обод, кое-где пересеченный блестящими перфорированными полосками никеля. Создавалось впечатление, что праздничные световые эффекты, придающие пластине вид экзотической новогодней игрушки, возникают не в результате отражения и поглощения лучей, а существуют сами по себе, живут своей таинственной жизнью.

Налюбовавшись игрой света в кристаллах, Тагилов вынул пластину из футляра и перевернул. Оборотная сторона была гладкой, темно-синего цвета, и только в середине выделялись два обведенных золотистыми нитями овала – как раз таких размеров, чтобы в них умещались подушечки указательного и среднего пальцев взрослого мужчины.

Тагилов коснулся лишь правого овала указательным пальцем. Послышался высокий звук, напоминающий комариный писк, и сотни крохотных фиолетовых искр пробежали по кисти руки генерала. Он испытал что-то вроде слабого электрического удара, но ощущение не было неприятным. Напротив, оно несло с собой легкую эйфорию, которую невольно хотелось продлить. Тагилов знал, что так будет, он проводил подобные эксперименты и раньше, но каждый раз поражался тому, как сразу и неудержимо приходит это странное чувство, которому трудно противостоять, – так пламя пожара охватывает сухой лес. Разум генерала был достаточно гибким, чтобы принять реальность как должное, какой бы невероятной она ни казалась поначалу, и недостаточно, чтобы осмыслить ее до конца. То, что он видел перед собой, равно как и то, что он ощущал, являлось для него чудом за гранью рационального понимания, но чудом, которое можно приручить, заставить служить себе. Поэтому Тагилов держал эмоции под контролем. В конце концов, если он садится за руль автомобиля, ему необязательно знать принцип работы двигателя внутреннего сгорания.

Отдернув руку, Тагилов вернул пластину в футляр, захлопнул крышку и положил футляр на край стола.

– Пойду навешу ваших ассистентов, профессор, – сухо сказал он. – А вы заканчивайте упаковываться.

Он ушел. Профессор Грановский опустился в продавленное кресло в углу, зажег папиросу. Курил он довольно редко, но сейчас просто не мог обойтись без порции никотина.

Когда профессор заявил Тагилову, что не меньше генерала предан делу партии и социализма, он не лгал. Задолго до революции московский студент Сергей Грановский заразился экстремистскими идеями – не настолько, чтобы размахивать красными флагами на улицах, но все же прятал у себя от полиции бородатых борцов за народное счастье. Тогдашние власти, либеральные сверх меры, сквозь пальцы смотрели на шалости одного из самых многообещающих молодых физиков России. После семнадцатого года судьба Грановского складывалась в основном благополучно – он не бедствовал, не голодал, ему создавали условия, предоставляли все возможности для работы. И все же в тридцать седьмом он избежал ареста лишь благодаря личному покровительству могущественного генерала Тагилова. За что его намеревались арестовать? Да ни за что, подобно сотням других выдающихся российских ученых. Слепая логика абсурда. Впрочем, «Физико-техническая лаборатория № 16», где он работал теперь, мало чем отличалась от тюремной шарашки.

Да, профессор свято верил, что трудится ради так называемого светлого будущего, но… «Общее собрание назначено на девять утра»… Господи, мысленно взмолился неверующий Грановский. Неужели нет другого выхода?! Он знал основополагающий принцип коммунистической морали, блестяще сформулированный Алексеем Толстым в «Гиперболоиде инженера Гарина»: «Все, что ведет к установлению на Земле советской власти, – хорошо, все, что мешает, – плохо». И он разделял этот принцип, и все-таки…

Собственно, генерал Тагилов мог бы вообще не говорить профессору ни об общем собрании, ни о том, что под этим подразумевается. Вероятность того, что Грановский узнает правду впоследствии и поведет себя непредсказуемо, была невелика. Но Тагилов справедливо предпочел действовать в открытую, заранее отсекая случайные факторы, ибо от профессора зависело слишком многое.