В общем, после ещё пары отрыжек послабее мой живот сделался уже не таким вздутым, и я отправилась в гараж, пропахший пылью и старыми коврами. Меня немного потрясывало, потому что я стояла в одном нижнем белье на бетонном полу босиком, думая: «Что-то это не очень смахивает на посещение студии загара и спа», так что я вернулась в дом за телефоном.

На Спотифае я нашла парочку медленных, вводящих в транс электронных треков из девяностых, похожих на те, что включают в спа-салонах, и вставила в уши наушники. Раздевшись, я улеглась в солярий, светившийся фиолетовато-белым светом ультрафиолетовых трубок. Я установила таймер на десять минут – начинать лучше потихоньку – а потом опустила крышку, так что она оказалась всего в паре сантиметров от моего носа.

Мои глаза были закрыты, в уши мне лилось негромкое «та-та-та», ультрафиолетовые трубки излучали тепло, и я была не прочь немного вздремнуть, потому что таймер должен был меня разбудить.

Немного позднее, однако, меня будит яркий свет ультрафиолетовых трубок, проникающий сквозь мои невидимые веки, и Леди, гоняющая свою миску.

С этого всё и началось – помните?

– Ба? Ты меня слышишь? Я невидимая.

Я кричу в телефон, сидя на краю солярия в гараже, и я была права. Ещё не успев нажать на имя ба в телефонной книге, я думала, не будет ли нелепо звонить кому-то и сообщать о своей невидимости.

Будет. Ещё как.

Но я всё равно пытаюсь.

– Я стала невидимой, ба, – потом я снова начинаю всхлипывать.

Долгая пауза.

Очень. Долгая. Пауза.

На фоне слышатся голоса.

– Не уверена, что хорошо тебя слышу, милая. Прямо сейчас я не могу разговаривать, но я понимаю, что ты расстроена. Что случилось, милая?

Я глубоко вдыхаю.

– Я невидима. Я исчезла. Я лежала в солярии и заснула, а теперь проснулась и не вижу себя.

– Ну ладно, моя милая. Очень смешно. Дело в том, что сейчас не самое подходящее время. Миссис Аберкромби собирается зачитать протокол последнего собрания, так что мне пора. В холодильнике есть холодная ветчина, а Леди нужно выгулять. Мне пора. Увидимся позже.

Пик.

Глотая новые всхлипы, я быстро натягиваю бельё, джинсы и футболку. Зрелище одежды, покрывающей моё невидимое тело, заставляет меня заворожённо утихнуть. Отчего-то такое будничное дело, как одевание, немного успокаивает (только немного – внутри меня всё так и кипит, как норовящее сбежать из кастрюли молоко), у меня получается дышать ровнее, и я хотя бы перестаю плакать.

По дороге на кухню я мельком замечаю себя в длинном зеркале в прихожей. Ну то есть это я говорю «себя». На деле же я вижу пару джинсов и свою любимую футболку, разгуливающих сами по себе. Это могло бы быть забавно, будто наблюдать спецэффекты в реальности, если бы внутри этой одежды не находилась я сама, и я снова перевожу дыхание и с трудом сглатываю, чтобы не начать опять рыдать.

На кухне Леди, лежащая в своей корзинке, приподнимает голову. Она бредёт ко мне и обнюхивает мои ноги – или то место, где должны быть мои ноги. Я наклоняюсь и глажу её.

– Привет, девочка, – машинально говорю я, и она поднимает взгляд.

Не уверена, можно ли вообще прочесть выражение собачьей морды, но я клянусь: Леди выглядит испуганной и сбитой с толку. Я приседаю, чтобы успокоить её, но это явно производит противоположный эффект. Я чешу ей уши, потому что знаю, как ей это нравится, но вместо того чтобы облизать меня, заставляя рассмеяться, как всегда бывает, Леди поджимает хвост и с взвизгом кидается через кухонную дверь на задний двор. Я остаюсь смотреть на захлопывающуюся за ней дверь, и уголки моего рта опускаются.

Я снова звоню ба.

Меня переключает на голосовую почту.

Я не оставляю сообщения.

Теперь у меня в голове крутится бесконечный поток мыслей, перебирающий все варианты действий.

Я всё ещё не до конца отбросила версию, что сплю. Может, это просто какое-то особо навязчивое состояние сна, от которого нельзя избавиться обычными проверками, сон это или нет? Я продолжаю щипать себя, трясти головой – всё в этом духе.

Ясное дело, ничего не срабатывает, так что я решаю перейти к крайним мерам. Стоя в кухне, я хлещу себя по щеке. Сначала легонько, потом ощутимее, потом довольно сильно, и, наконец, – вишенка на торте – даю себе со всего размаха пощёчину правой ладонью по левой щеке, звонкую и очень ощутимую, и на глазах у меня выступают новые слёзы.

Я составляю своего рода контрольный список.

Вот что мне известно:

1. Я одна, и я невидима.

2. Я точно, точно не сплю. (Щипок, пощёчина, ай! Ещё разок.)

3. Ба не берёт трубку, предположительно потому, что считает, будто я дурачусь, или – что столь же вероятно – она включила беззвучный режим, чтобы телефон не звонил во время речи миссис Аберкромби.

4. Я могла бы пойти к ней. (Куда? Я даже не уверена, где она. В церкви, скорее всего. А это, на минуточку, в Калверкоте, да и что я сделаю? Просто войду внутрь и объявлю, что я невидимая? Нет уж.)

5. Есть ли у меня друг, которому я доверяю? Раньше это была бы Кирстен Олен, но теперь? Нет: я больше не доверяю ей особо.

6. Я так хочу пить, что у меня болит горло.

Для начала разберусь с самым простым. Заодно отвлекусь немного.

Я начинаю заваривать чай. Для моей ба чай – ответ практически на всё. Однажды она сказала мне, что приготовление чая – ожидание, пока закипит чайник, расстановка чашек и так далее – точно так же успокаивает нервы, как само чаепитие.

И тут у меня звонит телефон.

Это ба. Да-а-а!

– Я вышла с собрания, Этель. Вижу, ты снова мне звонила. Что стряслось на этот раз? – Тон у неё бодрый и решительный, что ничего хорошего не сулит.

– Говорю же, ба: я стала невидимой.

Потом меня словно прорывает: я рассказываю про акне, про «пиццелицую», про солярий, про то, как уснула, проснулась через полтора часа в луже собственного пота, посмотрела в зеркало, позвала на помощь…

Про всё, что привело к настоящему моменту. Я сижу, пью чай и рассказываю ба, что произошло.

Не сомневаюсь, выходит несколько сумбурно, но не совсем уж бессмысленно.

Я заканчиваю словами:

– Так что я позвонила тебе. Ты должна мне помочь.

Долгое время ба не говорит ничего.

Тогда-то я и понимаю: она мне не верит.

Да и с чего бы ей? Звучит это совершенно сумасшедше. Ба не верит мне, потому что не может меня видеть, а если она не может меня видеть, то с какого перепугу она должна мне поверить?