ногами. Те, кто напился до потери сознания, как и те, кто еще кое-что сознает, подчиняются какой-то силе, развязывающей языки и заставляющей изъясняться более или менее красочно. Во хмелю Ловадеуш сохранял способность мыслить, но был склонен к мелодраме. Полеты его фантазии, правда, содержали в себе какие-то трезвые суждения, однако очень трудно было уловить смысл его разглагольствований.

Он начал приставать к Жусто:

— Ты совсем не знаешь, кум, что такое жизнь! Ты слепой! Для тебя жизнь — это прятать деньги в кубышку. Нетрудное дело! А жизнь прожить, если хочешь знать, все равно что по бревну над рекой пройти, не замочив обмоток и не уронив их в воду. А если река унесет их, тогда прощай все! Что бы ты стал делать, Жусто, если бы у тебя были горы золота, а потом вдруг ты остался без гроша, без единого гроша? Что бы ты стал делать, если бы сегодня разбогател, а завтра узнал, что остался без всего? Отвечай мне сейчас же, что бы ты сделал, отвечай, я хочу знать, что ты за человек!

— Хорошо, Ловадеуш, отвечу. Если бы я вчера разбогател, а сегодня узнал, что разорен, я бы первым делом стал ломать голову, как это могло произойти.

— А потом?

— Потом не знаю… Потом попробовал бы найти выход. Допустим, у меня сгорел дом… Что я должен делать?

— Ну, а если тебя обокрали?

— Если бы обокрали?.. Если бы обокрали, закричал бы караул и побежал за вором.

— Так. А если вор бегает, как лошадь?

— Тогда, тогда… Всадил бы в него пулю…

— Всадил пулю?! А зачем? Ты представь, что поймал его и он в твоих руках…

— Право, не знаю, что тогда… Дать ему хорошую затрещину?.. Нет, не знаю!

— Не знаешь? Нет, знаешь, скряга и барышник! В душе ты такой же мошенник, как этот вор. А я вот знаю, что ты с ним сделаешь, кум Жусто: если ты его и вправду поймаешь, то от тебя одной затрещиной не отделаешься… Ты ему ноги переломаешь!

Жусто засмеялся, чтобы сгладить грубость Ловадеуша, который уже был изрядно навеселе.

— Пожалуй, — сказал он. — Одной тварью на свете меньше станет.

— Но ты не должен убивать его. Настоящий человек не убивает себе подобного, даже если тот братоубийца Каин. Нет, не убивает.

— Конечно, если он такой же тихоня, как ты!

— Вот порядочный человек убивает. Но есть такие, которые не убивают. Порядочный человек живет по законам священников, судей и богатых и всегда держит под полой острый нож. Они ужасны, эти порядочные люди! И общественное мнение всегда на их стороне. Бог и правосудие тоже. А горемык и бедняков так и норовят в яму засадить.

Он замолчал. Вокруг пили и громко рассуждали, кое-кто поддержал Жусто.

— Если бы у меня украли то, что я добыл своим потом, и я бы поймал вора, то тоже, наверно, свернул бы ему шею, — сказал один из посетителей.

Мануэл Ловадеуш подошел к нему, держа налитый до краев стакан.

— Убил бы? Убийство человека — тяжкое преступление. Даже если ты полностью прав, это всегда подлость, чудовищное преступление. Ты убил бы из-за того, что у тебя украли деньги, и сам стал бы хуже любого убийцы. Сломать такую удивительную и совершенную машину, как человек, сломать машину, которую никто не может снова пустить в ход? Нет этому оправдания! Ломать ее прежде времени — большой грех перед солнцем, звездами, горами, что виднеются вдали, перед насекомыми и птицами, которые летают по небу и видят все, что творится на земле!

Все замолчали, глубоко пораженные словами Мануэла, похожими на проповедь. Его нетрудно было понять.

— Пора спать, — напомнил Жусто.

Накомба покачал головой, не меньше других пораженный речью Ловадеуша, напоминавшей предсказание гадалки.

— Да, видать, немало ты пережил, раз стал таким ученым.

— Помолчи, может, он сам свернул там шею какому-нибудь жулику, — снова вставил тот, что высказывался за убийство.

Жусто, как истинный друг, тут же пришел на помощь Мануэлу:

— Ну что ты, это он так, для примера. Не видишь разве, что человек выпил?.. У него уже ум за разум зашел…

Один из присутствовавших бросил на Ловадеуша недоверчивый взгляд, и тот, заметив это, сказал:

— Посмотри, парень, эти руки всегда были чистыми. Они не запятнаны предательством. У кого на руках нет крови? Я убил ягуара… убил змею сурукуку… Я убивал хищников, но человека я не убивал. А можно убить зверя, который и ягуар, и крокодил, и сурукуку сразу?

— Пусть никогда не дрогнут твои руки! — хором воскликнули окружающие. — Если ты убил такого зверя, очень хорошо сделал.

— Я только хотел убить, но не убил. Нет! Бог убил моими руками. Бог или дьявол!

Он посмотрел на стакан, который плясал в его руках. Затем, словно приняв вдруг какое-то решение, поднес его ко рту и выпил одним глотком, как пьют лекарство.

— Бог или дьявол убил моим ножом… моим охотничьим ножом. Перед вами преступник!

Между тем, устав от бессвязных разглагольствований Мануэла, Жоржина и ее брат заспорили о Рошамбане: стоит ли продавать ее или нет? Филомена, которая тоже пришла к трактиру, молча слушала.

Постепенно Мануэл остался один, никто больше не обращал на него внимания. Тогда он приблизился к группе споривших и, словно мгновенно протрезвев, произнес, отчеканивая каждое слово:

— Рошамбану не трогайте!

— Лучше продай ее, — вмешался Жусто. — Сразу разбогатеешь. Тебе досталась хоть часть Рошамбаны после смерти матери?

— Досталась, но хозяин отец. К тому же мне не нужно богатство. Ты знаешь, что такое богатство? Оно, как пушинка одуванчика. Дунет ветер, и пушинка летит куда попало и где меньше всего ее ждут. Она часто попадает в руки тому, кто и не думает ее ловить, а еще чаще ускользает из рук того, кто ее поймал. Так и со мной случилось. Но богатство ждет меня в сертане, в двух шагах от леса!

— Так не продашь?

— Нет, не продам. Я хочу построить дом на этой земле, — снова начал Мануэл, и чувствовалось, что это решение созрело у него давно. — Я хочу жить в этом доме. Среди гор, под солнцем и звездами, я хочу быть свободным, как ветер, друзья, чтобы были только земля и небо. Я привык жить один. Вы не можете представить себе, каково снова очутиться в городе после пяти лет, проведенных в сертане. Мне показалось, что я заболел!

— Ты хочешь жить в Рошамбане, отец?! — недоуменно воскликнула Жоржина. — Там все ночи напролет волки воют, их логовища чуть повыше. Деду там нравится, но ведь он с волками дружит.

— А