Кате приятно на узкой жесткой койке под тонким, покусывающим тело шерстяным одеялом.

— Завтра увидишь настоящую Волгу, — сказала она.

— А здесь разве не настоящая? — удивилась Соня.

— Здесь тоже Волга, но там совсем другое. Там в три раза шире. А перед Куйбышевом начнутся Жигули — это так красиво, ты даже не представляешь себе. Перед Саратовом пойдут степи и совсем дикие берега.

— У тебя отец какой строгий, — сказала Соня, — я даже не думала. И все его боятся. Только и слышишь: «Капитан сказал…»

— У него характер обыкновенный, но он капитан! Если он чем-нибудь подорвет свой авторитет, то никакой дисциплины не будет.

Судно вздрогнуло. Затарахтела машина. На палубе раздались торопливые шаги и громкая команда: «Убрать носовую, убрать кормовую!»

— Отвал! — Катя поднялась на постели. — Соня, отвал! Одевайся быстро, выйдем…

— Ну куда? Я не пойду, — сонно проговорила Соня.

Пароход еще раз вздрогнул, машина заработала сильнее, раздался долгий гудок, послышались удары плиц по воде, огни берега за окном стали медленно уходить в сторону. Судно шло на поворот.

— Опоздала, — с огорчением проговорила Катя, — и все из-за тебя. Вот уж действительно соня.

Но Соня ничего не ответила. Она спала.

Утром Катя дождалась, пока заснул вернувшийся с вахты отец, оделась, потихоньку вышла из каюты и поднялась в рубку.

Пароход спускался вниз по течению. Мимо проплывали знакомые берега, деревни, пристанёшки, брандвахты путейцев.

На вахте стояли рулевой Илюхин и незнакомый Кате второй штурман. Катя молча, с обдуманной заранее независимостью, кивнула ему и, обращаясь к Илюхину, сказала с подчеркнутой сердечностью:

— Здравствуйте, Иван Иваныч, доброе утро!

— Здравствуй, здравствуй, — не оборачиваясь, ответил Илюхин. — Вот, Сергей Игнатьевич, познакомься: капитанова дочка.

— Как же, знаю, — с неожиданным для Кати смущением проговорил Сутырин. — Знаю.

Протягивая руку, Катя внимательно посмотрела на него. Высокий, полный, несмотря на свои двадцать пять лет, человек, медлительней, неуклюжий. В его широких плечах, стянутых узким черным кителем, чувствовалась могучая, добрая и спокойная сила. Толстое, добродушное лицо лишь с первого взгляда казалось пожилым. Волосы росли только на верхней губе и подбородке, а щеки были чистые. Сутырин снял фуражку, и Катя увидела коротко, под машинку остриженную большую мальчишескую голову, посаженную на короткую, по-детски полную и белую шею.

— Как же, говорили…

Его облик и манеры напомнили Кате ветлужских плотовщиков, больших и сильных людей с неуклюжей, но спорой повадкой, протяжными песнями, добродушием и неожиданной злостью. Она решительно, без обиняков, спросила:

— Штурвал дадите?

— Как это так — штурвал? — озадаченно переспросил Сутырин.

По-прежнему не оборачиваясь, Илюхин сказал:

— В прошлом году Екатерина Ивановна практиковала. Плес знает и штурвал держит. Вот, может, отвыкла вовсе.

— Я не отвыкла, — сказала Катя.

Морщины на лбу у Сутырина разошлись, лицо сразу помолодело.

— Ну что ж, — улыбнулся он, — посмотрим, какой вы судоводитель.

Пароход продолжал свой быстрый и уверенный ход.

Фадеевы горы, Бармино, Фокино…

На берегу купаются ребятишки: девочки — ухватившись за канат якоря, мальчики — заплывая почти до середины реки, смешно взмахивают тонкими руками.

Коровы, спасаясь от жары, стоят в воде, лениво отмахиваются хвостами от мух и слепней. Землечерпалки страшно скрипят, их черпаки, совершая свой мерный круг, поблескивают на солнце. Когда пароход проходит мимо пристани, на стоящих там мелких суденышках тревожно звонят, просят убавить ход: суда слабо учалены, волной их может оторвать…

— Нет у нас расписания сбавлять для всех ход, — ворчит Илюхин.

Но Сутырин говорит в трубку: «Тихай!..» Из трубки доносится ответ механика: «Тихай…» Машина работает медленнее, плицы реже стучат по воде.

Пароход минует пристань и снова набирает скорость. Рядом с ним движется по воде радуга от брызг колеса. Ветер белыми барашками пробегает по воде. Огромные песчаные косы, словно куски пустынь, вдаются в реку. Впереди — землесос с длинными черными змеевидными трубами, по ним отсосанный песок перемывается на новое место.

— Машинка работает, а мелко, — говорит Илюхин.

— Да, уж сто восемьдесят, — деловито отвечает Катя, всматриваясь в отметки. — Если такая жара постоит, то все!

— Ты давай того… — говорит Илюхин и кашляет. — Ты давай того… на дорожку посматривай.

Катя смотрит вперед, руки ее на штурвале. Илюхин изредка и, как кажется Кате, тоже больше для порядка говорит:

— Не сваливайся, следи за управлением… Вон в яру куст, на него и держи… Влево не ходи, выбирай ход короче; вон зеленя, на них и направляй… На створы не пойдем, срежем, укоротим путь… Держи, не мотайся… Теперь можно повалиться вправо… Переходи на красный бакен, там стрежень, нам выгоднее.

Кате кажется, что она только для виду слушает Илюхина. Она сама отлично знает, как вести судно. Не только по обстановке, по обстановке — это пустяк: бакены, створы, перевальные столбы, вывески с отметками глубины и ширины судового хода. Она знает десятки разных примет и правил, по которым опытный лоцман и без обстановки поведет судно- И Кате больше ничего в жизни не надо, только стоять за штурвалом, чувствовать знакомое подрагивание судна, слушать давно известные, но каждый раз по-особому приятные замечания старика Илюхина.

— Эй, на пароходе! Который час? — кричат колхозницы с берега.

— Час им скажи, — ворчит Илюхин. — Работать надо, а не время спрашивать.

Но Сутырин, добродушно улыбаясь, берет рупор и кричит:

— Половина десятого!..

— Хлеба нынче замечательные, — говорит Илюхин. — Коня пусти в рожь — не увидишь…

И снова берега и берега. Над водой вьются чайки — значит, здесь много рыбы. Ведь вот уже Сура…

— Самая лучшая стерлядь — сурская, — говорит Илюхин. — Еще бельскую хвалят. Только, по мне, лучше сурской нет.

Идет встречный пароход. Илюхин сам становится к управлению. Сутырин натягивает веревку гудка, дает продолжительный сигнал, берет белый флажок — отмашку, выходит на мостик и машет флажками встречному пароходу, показывая, с какого борта суда будут расходиться. У встречного парохода сначала показывается тонкая струя дыма, а потом уже слышен ответный гудок. На мостик тоже выбегает человек, дает отмашку. Фигурка его на мостике кажется совсем крошечной.

И Катя знает, что, как только встречный пароход пройдет, Илюхин и Сутырин еще долго будут говорить о нем, переберут всю его команду: и кто на нем сейчас капитаном, и кто плавал до него, и где этот пароход последний раз ремонтировался, и какими событиями вошел в изустную летопись реки… И если капитан хороший, то похвалят:

— Не он судна боится, его судно боится.

А если плохой, то скажут презрительно:

— Осенью первый в затон…

Река делает резкий поворот в сторону, за ним виден еще поворот в Другую сторону. Катя боится, что сейчас Илюхин опять отстранит ее от штурвала. Но он продолжает спокойно сидеть, и