Поднялась суматоха. С кордона прибежал сенегалец. Офицер отдавал распоряжения — вызывали еще солдат. Прижимая локти к бокам, промчался сержант колониальных войск.

— Ну что же, господин лейтенант? Пропускаете вы нас или нет?

Офицер обернулся и раздраженно крикнул Кормейлю: — Да ну вас, убирайтесь, только поскорее. Не до вас тут. Армия Франко подходит…

С испанской стороны слышались выстрелы, крики. — Ах, сволочи! Антонио-то как же? — сказал Бланшар. Но надо было воспользоваться снисходительностью офицера, пока он не передумал. Устрик напрямик сказал это Бланшару. Они с Кормейлем чуть не силой тащили Бланшара, а тот все оглядывался. Франко… Франко на границе… все кончено… Мы сделали все, что могли. Франко… — Право, как подумаю, что теперь эта свинья Висконти будет ликовать… со своей чолкой и в своем спортивном костюмчике… Какой он партии, как вы сказали, товарищ? — спросил Кормейль, ускоряя шаг. А Устрик пыхтел: — «Социалистический и республиканский союз»… Официально — Народный фронт, но в тридцать пятом году они голосовали за Лаваля… Странная партия, со всячинкой… — Кормейль невольно покачал головой: чего ж тут странного в этой партии! А социалисты, а радикалы — не со всячинкой, умная твоя голова?

Автомобиль они оставили у въезда в деревню. Шофер, парень из Народной помощи, пил пиво в кабачке, битком набитом солдатами; радио гнусавило: «Нормандия, мой край родной, тебя увижу вновь…»

И только тут, глотая горячий кофе, — бурда какая-то, а все-таки согревает — Бланшар позволил себе подумать о Полетте, о Мондине — маленьком сынишке Раймонде, которого он почти и не знал. Вот вытаращит глазенки Мондине… Это не чужой дядя, Мондине, — это папа… А какая теперь стала Полетта? Поди, переменилась. Больше двух лет не видались…

А там, у границы, сенегальцы с винтовками наперевес продолжали раскачиваться, словно гигантские автоматы, и на них удивленно смотрели первые франкистские солдаты, появившиеся у границы во главе с капитаном, восседавшим на коне. И когда подошел начальник французской заставы и встал рядом с раскачивающимися сенегальцами, офицер-франкист спешился и, отсалютовав саблей своему французскому собрату, отрекомендовался:

— Капитан Пио Эрнандес! Arriba[27] Франко!

Французский лейтенант замялся. Случай непредвиденный… Но он быстро нашелся и приложил руку к каске: — Лейтенант Тьерри, офицер французской армии…

Вдали все еще гремели выстрелы.

I

Сесиль д’Эгрфейль никогда не задавалась вопросом, богаты ли ее родители. От отца, директора Земельного банка, она унаследовала безбожие, а от матери — большие черные глаза. В их квартире было достаточно зеркал, и она сама, без чьей-либо подсказки, знала, что очень хороша собой, но считала это таким же обыденным обстоятельством, как холодный или жаркий день, как свою любовь к спорту и слабые успехи в теннисе. Она прекрасно знала, что на свете есть люди, которым живется не так, как ей, и, думая об этом, радовалась, что ей не приходится самой натирать паркет или нянчиться со своим младшим братом Николà. А впрочем, зачем об этом думать? Приятно, когда люди красивы, хорошо одеты, когда дороги гладки, когда автомобиль мчится стрелой. Ее любимой книгой был «Великий Мольн»[28]. Зло было для нее чем-то таким же далеким, как и нищета, — то и другое существовало где-то на свете, вот и все. Ей никогда не приходилось сталкиваться с ними ни в шестнадцатом округе Парижа, в окруженном красивым садом особняке Амо де Буленвилье, где она выросла, ни в отцовском поместье, в двадцати километрах от Биаррица. Она ездила в это поместье на каникулы, если не гостила в Антибах у своей школьной подруги Мари-Виктуар Барбентан, маленькой брюнетки, проводившей лето в имении своего отчима Адриана Арно. В Антибах тоже был безоблачный рай. По соседству жили Орельен и Жоржетта Лертилуа; подруги постоянно пропадали у них, и Жоржетта, которая была старше обеих девушек на десять лет, научила их любить красивые вещи.

Господин Дени д’Эгрфейль был весь поглощен своим Земельным банком, и в глазах дочери он и в пятьдесят лет сохранил обаяние холеного джентльмена. Сесиль никогда не видела его небритым, даже по утрам, никогда не видела на нем ничего кричащего, зато у него всегда была самая красивая зажигалка, американское вечное перо последнего образца и автомобиль новейшей марки. Лицо его, как у всех стареющих блондинов, приняло кирпичный оттенок, но усы были подстрижены с неописуемым изяществом. Если у тебя отец моряк или винодел, всегда волей-неволей слышишь за столом профессиональные разговоры, но банковские операции — это точно пиджаки господина д’Эгрфейль: они как-то не бросались в глаза. Ни для кого не было тайной, что у банкира д’Эгрфейль одна или две любовные связи, но он их не выставлял напоказ, жена никогда его не попрекала, и поэтому дочь и знала о них и как будто не знала.

Госпожа д’Эгрфейль, урожденная Мари Зелигман, была жгучей брюнеткой; даже казалось удивительным, что у нее такая белокурая дочь. Сама госпожа д’Эгрфейль отличалась внушительными объемами. Все считали, что богатство в дом принесла она, но это было не так. Правда, Зелигманы приходились сродни знаменитым банкирам, но у них самих нехватило бы денег для приданого двум дочерям — госпоже д’Эгрфейль и госпоже де Сиври — и для сына Вилли, отца Колетты. Словом — Дени д’Эгрфейль женился по любви. Надо сказать, что и сам он, судя по давнишним фотографиям, в молодости очень и очень мог нравиться. Сесиль была твердо убеждена, что и она, как ее мать, выйдет замуж по любви. Ничто не могло ей в этом помешать — ни родители, ни какие-нибудь честолюбивые устремления. Все говорило ей, что она рождена для разделенной страсти. Разве она способна, как кузина[29] Луиза де Сиври, броситься в объятия какого-нибудь олуха, вроде барона Геккера, только потому, что он уладил папины расстроенные дела? Или закиснуть в старых девах, как чахлая дурнушка Колетта Зелигман? Или, как мамина двоюродная сестра, выйти за длинноносого Симона де Котель только ради того, чтобы сделаться маркизой? И вообще, кроме ее восемнадцати лет, ничто не толкало ее на замужество, когда она встретилась в Антибах, у Жоржетты Лертилуа, с приятелем своего кузена[30] Ксавье де Сиври, брата Луизы. Она приехала тогда погостить недельки на две к Жоржетте, потому что несмотря на разницу в возрасте дружила с ней гораздо больше, чем со своей сверстницей и подругой по пансиону Мари-Виктуар. Жоржетта почти круглый год жила с детьми на Лазурном берегу, в собственной вилле, в