Поэтому Мара «дурью» не торговал. Но — будучи неторгующим из идейных соображений, с осторожностью и пониманием относящийся к всевозможным «акселераторам прозрения», Мара становился идеальным кандидатом на должность начальника камеры хранения. Короче, Мара был банкиром, а его квартира — банком. Все его знакомые держали свои «депозиты» в его хранилище. Причем за это незаконное дело Мара опять же денег не требовал, но имел негласное право изымать некоторую часть «дури» для личного пользования. Вот этим правом он со спокойной совестью и пользовался, а заодно и окружающих угощал, если они того заслуживали.

По тем же самым соображениям Мара категорически отказывался иметь дело с амфетаминами, крэком, героином и их производными. К тяжелым наркотикам и сильным стимуляторам Мара относился крайне отрицательно, потому что «они никакого высшего знания дать не могли и существовали всецело ради свинячьего удовольствия» — такая у него была позиция. «Торчков» Мара считал вымирающим видом, неверным витком эволюции. Но при этом Мара относился к ним скорее с сожалением, с какой-то христианской терпимостью. Мара вообще был человеком добрым. Я бы даже сказал — фундаментально добрым.

— Они слабы и несчастны, — так он комментировал свое отношение к проблеме наркомании. — Потому что захлебнулись в навязанном им культе гедонизма как величайшем благе, которого только может достичь человек. А это губительная иллюзия, потому что гедонизм — это демон, требующий беспрекословного подчинения. Если ты постоянно поощряешь в себе тягу к удовольствиям, будь уверен — ты на пути к полной деградации.

Мара жил один. В наших студенческих кругах ходили слухи, что родители Мары погибли в автокатастрофе, когда ему было лет пятнадцать, но внести в эту тему ясность с помощью прямого вопроса никто не решался. Потому что, если они действительно погибли, кто знает, какие шрамы души скрывались под футболкой с изображением накуренного Боба Марли. Сам же Мара о своих предках никогда не заикался. Зато было известно, что за полторы сотни километров от нашего города, в какой-то забытой богом деревне проживала его бабушка, которую он ездил иногда навестить.

С женской половиной человечества Мара общался охотно, но без страсти. Так, одно время он появлялся на людях в компании молоденькой смуглой татарочки, довольно симпатичной немногословной особы, большой любительницы гашишного аромата. Следующая пассия Мары, стройненькая брюнетка с точеным личиком и подслеповатыми глазками, — студентка, постигавшая премудрости органической химии в политехническом институте. Очевидцы утверждали, что список любовных историй Мары на цифре «два» не заканчивался. Но ни одна из женщин Мары на ПМЖ в его квартиру так и не перебралась. Возможно, девушек пугала перспектива до конца своих дней слушать монологи о сущном.

Настоящее имя Мары оставалось тайной, которая никого не интересовала. Когда вокруг тебя знакомые исчисляются десятками, а то и сотнями, имя и фамилия перестают иметь значение, потому что они не привязаны к человеку какой-либо чертой характера или стереотипом поведения. Проще говоря, имя и фамилия, данные человеку при рождении, не несут о нем никакой конкретной информации. Совсем другое дело с прозви-щами-кличками-погонялами. Ими награждают посторонние, вкладывая в новое имя черту, для человека характерную. Мара ассоциировался с эйфорией, галлюциногенами, маревом, а потому оставался Марой, и никем другим. Точно так же, как Кислый был Кислым, потому что скисал после третьей рюмки или двух затяжек «травы». Или вот Белку прозвали так из-за ее рыжих волос — когда она собирала их в тугой пучок на затылке, он сильно смахивал на беличий хвост. Ну а с моим именем и так все понятно.

Мара был мне интересен еще и тем, что всегда рассказывал какие-то мудреные притчи и излагал замысловатые учения. Я и сам был не прочь почитать какую-нибудь заумь и поломать голову над вечными проблемами. Да, пожалуй, этот мой интерес граничил с жаждой информации и потребностью разобраться в законах взаимодействия живой и неживой материи, но Мара — он этим дышал. В постижении законов мироздания он обгонял меня на три корпуса — я твердо отдавал себе в этом отчет, поэтому всегда прислушивался к его наставлениям.

Когда человека уж слишком не устраивает окружающее, но при этом он ничего не делает, чтобы ситуацию изменить, такой человек в конце концов вываливается в депрессию, а потом, вполне возможно, и в суицид. Настоящего исследователя тоже не устраивает окружающее, только он полон энтузиазма эту проблему побороть. Такие люди полны энергии, и их глаза светятся непоколебимой верой. Мара был как раз из этой братии. Мне было интересно, к чему приведет Мару его философия, сможет ли он открыть в себе новые возможности, заглянуть в недосягаемое, шагнуть в запредельное, ну и все, что там философы-мистики пытаются открывать в себе и во Вселенной… а потому я испытывал удовольствие, общаясь с ним — с этим монахом ордена эзотерики, оседлавшим психотропного жеребца.

То, что мне удалось улизнуть от Кислого, вполне походило на маленькое чудо. Тем не менее оно произошло.

Погода стояла пасмурная, но не промозглая. Мутное бледно-серое небо без туч. На западе над колышащимися кронами деревьев белым размытым пятном обозначилось солнце. Пахло грибами и можжевельником. Лето, уставшее и ленивое, неторопливо собиралось в отпуск.

Мы сидели на берегу реки, жарили на слабых углях сосиски, наслаждались зрелищем ртутных отблесков на речной глади и отсутствием городского хаоса и неспешно разглагольствовали о вечном. То есть, по обыкновению, разглагольствовал Мара, я же просто ему внимал.

— Ты знаешь, что слово «психотропный» происходит от двух греческих слов?

Впервые об этом слышал.

— Иди ты! Я думал, от украинских. Но допустим.

— Так вот, парень. Эти два слова: psyche и tropos переводятся как «душа» и «поворот». Тебе не кажется такой образ довольно… буквальным? Представь, что ты бежишь по тропинке в лесу. Ты смотришь прямо перед собой и вполне можешь не заметить те тропы, которые уходят в стороны. Где гарантия, что ты не пробежал свой поворот, а? Скажу тебе больше. При нашем темпе жизни мы вообще разучились обращать внимание на повороты — у нас не осталось ни сил, ни эмоций обращать на них внимание. Мы слишком увлеклись процессом бега, позабыв, что когда-то у этого марафона была цель. Да и черт бы с ним, если бы мы бежали в правильном направлении, да только вот уже не одно столетие человечество сломя голову несется совершенно в противоположную сторону. Жажда накопления информации, которая когда-то сдвинула нашу цивилизацию с мертвой точки, в настоящее время превратилась в паранойю! Накопление стало самоцелью. В результате в наших информационных полях целые… кордильеры бесполезных, ненужных (и даже вредных!) данных — горы информационного мусора. А ведь миллионы людей каждый день его потребляют! Неудивительно, что психическое здоровье человечества катастрофически слабеет.

Я вспомнил прочитанную в каком-то журнале статью, содержащую статистику потребления лекарств от психических расстройств и вложения денег в психиатрию различными государствами. Цифры были ужасающи, по ним получалось, что каждый четвертый житель планеты — клиент психиатрической лечебницы. Я подумал, что даже если данные преувеличены раз в десять, они все равно катастрофически высоки.