Извозчик Варшков вновь остановился на территории верфи Вольхайма у спущенного сегодня на воду «Водана». Гости переместились с берега на борт судна – так было задумано принимающей стороной. На скатертях остались пятна – кровавые (от вина) и желтые (от пива). Слуги пересыпали в тазы обгрызенные утиные и гусиные кости, будто собирались устроить погребальный костер домашней птицы, сгребали ложками несъеденный гарнир. Картофельное пюре рядом с тертой свеклой напоминало плевки чахоточного. Сентябрьское солнце свысока взирало на кулинарное побоище. Его лучи ничего не высвечивали, зато придавали зрелищу дополнительный шик. Припозднившиеся участники пира, дожевывая на ходу, торопливо поднимались по трапу – корабль вот-вот должен был двинуться вверх по течению Одера. Последним пассажиром оказался Эберхард Мок. Никто не спросил у него приглашения, никого не удивила его неуверенная походка.

Верхняя палуба была занята танцующими парами. Оркестр играл очень модный в последнее время фокстрот. Женщины в декольтированных платьях двигались довольно быстро, старательно исполняя все до единого па наскоро разученной новинки. Пожилые дамы смотрели на танцующих в лорнет, немолодые господа курили, либо играли в скат, либо отдавали должное табаку и картам одновременно. Молодые мужчины толпились у сверкающего бара – содержимое рюмок (усеченных призм сомнительной красоты или грубоватых конусов) быстренько перекочевывало в их бездонные глотки. Заказав коньяк, Мок засмотрелся на стальные арки Позенского моста. На их фоне промелькнула фигура человека, ради встречи с которым он сюда заявился, – директора порта Юлиуса Вошедта. Под руку (покрытую грибком, Мок не сомневался в этом) директора держала супруга Элеонора Вошедт – невысокая и очень полная дама. Супруг был красен лицом, преисполнен гордости и высокомерия, хоть и без цилиндра на голове. При виде его редких напомаженных волос Мок фыркнул, вспомнил о рюмке с коньяком, мысленно произнес тост за счастливые семьи и выпил.

Директор речного порта почувствовал, как кто-то дышит ему перегаром в затылок, и, полагая, что это один из его гостей, обернулся с широкой радушной улыбкой. Глазам его предстал незнакомец – чуть полноватый брюнет среднего роста с густыми волнистыми волосами. Выражение лица у брюнета было суровое, в узловатых пальцах он держал визитку. «Ассистент уголовной полиции Эберхард Мок, полицайпрезидиум, отдел III-б, комиссия нравов». Вошедт взглянул на жену. Элеонора с вежливой улыбкой отошла в сторону. Надпись «комиссия нравов» она, однако, заметить успела.

– От вас уже был один… – заговорил Вошедт, изучая визитку. – Вы тоже насчет убитых матросов?

– Да, я веду следствие по этому делу. Мне необходимо установить имена жертв. – Мок ухватился за отполированные поручни, потом достал из кармана пиджака большой конверт и протянул Вошедту: – Взгляните на них еще раз.

Вошедт бегло просмотрел фотографии и уже собирался уложить их обратно в конверт, как вдруг что-то привлекло его внимание. Теперь директор порта долго вертел в руках каждый снимок, изучающе рассматривая даже обратную сторону. Наконец он вздохнул и протянул фотографии Моку, одновременно вытирая платком вспотевшую лысину.

– Впервые их вижу. Эти люди мне незнакомы.

– Они незнакомы вам, герр директор, – Мок говорил тихо и четко, – но, может быть, ваши подчиненные, мастера, начальники отделов, сторожа их знают? Может быть, эти люди известны посредникам, набирающим команды на суда?

– И мне их всех исповедовать? – Вошедт улыбнулся какой-то почтенной даме. – Вы предлагаете мне прервать переговоры с забастовщиками, перестать ремонтировать суда и посвятить все свое время расспросам? «Ах, не знаете ли вы чего-нибудь новенького о четырех убитых матросах?» Этого вы от меня хотите?

– Да, – произнес Мок еще тише.

– Ладно. – Вошедт в очередной раз блеснул своими искусственными зубами. – Так я и сделаю. Когда подать отчет?

– Не позже чем через неделю, герр директор. – Мок спрятал снимки в конверт, на котором было четко выведено: «Туберкулез кожи после укуса бациллоносителем».

Пассажирское судно «Водан», без происшествий пройдя шлюзы «Штадтер» и «Санден», пришвартовалось к маленькой пристани напротив Песочного острова у подножия холма Холтея. Здесь на берег сошло несколько пассажиров, среди них – Эберхард Мок. Перед ними был крутой берег Одера, за спиной – веселье, танцы и стук каблуков по палубе. Мока одолевала жажда. Мучения усугублялись полнейшим кавардаком в голове. Горло настойчиво требовало кристально чистых напитков, разум – порыва свежего ветра, который развеял бы плотный туман, окутавший причинно-следственные связи. И напитки, и ветерок поджидали Мока в ресторане «На пароходной пристани» у Песочного моста. Прекрасный вид на новый универсальный магазин, стопка ледяной водки, облагораживающей вкус сельди «Бисмарк» с черными полосками на серебристой кожице. Мок вилкой разделил горячую картофелину на половинки и погрузил дымящийся кусок в сметану, которой была полита сельдь. Затем вилка поддела кусочек лука и вонзилась в четвертинку яблока. Всю эту вкуснотищу Мок отправил в рот и махнул еще одну стопку водки, дабы поспособствовать пищеварению. Запив все густым кульмбахером,[11]Мок уселся поудобнее, широко расставив ноги. К щекам и шее прилипли нити бабьего лета. Потянуло в сон, чему Эберхард был только рад.

К его столику подошел высокий красивый мужчина, не спросив позволения, сел, закрыл себе уши растопыренными пальцами. Между пальцев стала просачиваться желто-красная жижа, с ушей закапала кровь, глаза вытекли на матросский воротник…

Мок вскочил и толкнул кельнера, поспешавшего с шарлоткой и высокими ликерными рюмками к двум элегантным дамам. Кельнер ловко перебросил поднос из руки в руку, но несколько капель ликера все же пролилось и скатилось вниз по тонкой ножке рюмки.

Мок, извинившись перед кельнером и дамами, повернулся к столу, желая посчитаться с кошмарным гостем, нарушившим его сон. Но стул был пуст, только воробей прыгал по тарелке, лакомясь остатками картошки. Мок не стал его прогонять, скрутил сигарету из светлого табака «Джорджия» и закурил. С колокольни гимназической церкви послышался звон курантов. Вскоре сердце у Эберхарда перестало колотиться, мысли прояснились, цепочки силлогизмов стали куда четче.

– Преступник специально привлекает к убийству внимание, чтобы принудить меня признать какую-то ошибку из прошлого. Тут надо подумать над двумя аспектами, – объяснил Мок воробью, покончившему с картошкой и прыгавшему теперь по скатерти. – Первое: необычность преступления; второе: сама моя ошибка. Необычность преступления могла остаться незамеченной, если бы тела нашли разложившимися, например, через несколько месяцев. Его странность была бы ясна только доктору Лазариусу и его людям, которые в гнилом мясе докопались бы до выколотых глаз и переломанных костей. Почему убийца отдался на волю случая? Впрочем, о случае тут говорить не приходится. Через плотину на Настоятельский остров проходит масса людей. Рано или поздно тела наверняка бы обнаружили, и весть моментально разлетелась бы по городу. Второй аспект – моя ошибка. Если предположить, что убийство самой своей абсурдностью должно подчеркнуть ее необъятные размеры и как-то на нее намекать, никакого знака я тут не вижу. Это какая-то чудовищная форма безо всякого содержания.