Поздно ночью сильно постучали в окно избы милиционера Сережкина.

Татьяна вскочила с постели в одной рубашке, подошла к окну и, приложив ладони козырьком к щекам, стала всматриваться через стекло.

– Никак, Вася! – радостно воскликнула она и пошла открывать дверь.

– Ну, слава богу! – лепетала она сонным голосом через минуту, зажигая в чулане лампу. – Неделю не был дома. Ну, что там у тебя?

– Обыкновенно, порядок наводил, – ответил Сережкин, с трудом стягивая волглые сапоги. Он не любил расписывать дома о своих делах.

– Навел порядок-то? Ну и хорошо. Поужинаешь?

– Нет, молочка, пожалуй, выпью. Отнеси-ка мой портупей на стол, – сказал он, подавая Татьяне снаряжение. – Эх, хоть высплюсь! – Он аппетитно потянулся.

Татьяна поставила на стол глиняный горшок молока, сама ушла в соседнюю комнату.

Сережкин выпил залпом молоко, погасил лампу, постоял с минуту над кроватью сына.

– Спит, кочедык, – ласково пробасил он и положил на подушку мальчика горсть нешелушеных лесных орехов.

А через минуту всю избу заполнил громкий затяжной храп Сережкина, от которого тихо и жалобно тренькали оконные стекла.

1954

Пропажа свидетеля

1

Они вылетели утром на вертолете из райцентра Воскресенского. Целый час летели над таежной извилистой рекой Вереей, заваленной всяким лесным хламом на бурных порогах; бревна с такой высоты казались спичками, а черные выворотни и коряги, окруженные шапками пухлой пены, похожи были на ломаные сучья в снегу. Река то бурлила на перекатах, заметных по извилистой череде белесых гребней постоянных волн, то растекалась на спокойные темные протоки, обросшие по берегам купами краснотала, черемухи и дикой амурской сирени-трескуна.

Тайга стояла еще однотонно-зеленой, и только кое-где, на косогорах, проступали опаловые пятна рано пожелтевших берез и осин, да радужным оперением просвечивали порой сквозь мелколистные макушки ильмов плетни дикого винограда, обвившие эти могучие стволы и раскидистый ветви.

Рядом с пилотом сидел светловолосый и худой лейтенант милиции Коньков; у него было темное, словно продубленное лицо с аскетическими складками на впалых щеках. Такие лица бывают у людей, не знающих угомона ни днем, ни ночью. Он пристально глядел на эти игравшие слюдяным переблеском речные перекаты, на затененные и длинные протоки, стараясь определить то самое место, где ждали их председатель промысловой артели Дункай с проводником убитого зоолога Калганова.

Река везде петляла, везде были заломы, перекаты, песчаные косы да протоки – попробуй определи с эдакой высоты, которая из них та самая протока, называемая местными жителями Теплой? Правда, Семен Хылович Дункай сказал по телефону, когда вызывал лейтенанта Конькова на место преступления, что на косе они разведут костер. Но из-за этого костра они чуть было не приземлились на другой косе, да вовремя спохватились – здесь, у костра, сидело не два человека, а четверо, валялись какие-то железные бочки, и у самого приплеска была черная развалистая лодка, совсем не похожая на длинный удэгейский бат.

Все это они заметили только при посадке, когда зависли на стометровой высоте над водой. Коньков толкнул пилота в бок и крикнул, прислонив ладонь к его уху:

– Это не они! Теплая протока километров за сто вверх по реке. Столько мы пролетели?

– Сейчас определим, – ответил пилот, глядя на приборы. – Примерно шестьдесят – семьдесят километров.

– Тогда крой дальше!

– А, чтоб тебя скосоротило! – выругался летчик, подымая вверх вертолет.

– А я виноват? И песчаная коса, и протока рядом, и костер… Попробуй разберись тут, – проворчал обиженно Коньков.

Помимо Конькова и пилота, в вертолете, в пассажирском отсеке, сидели два санитара в каких-то белесых, застиранных халатах, похожих на робы грузчиков, врач в черном костюме при галстучке и в соломенной шляпе, да еще в форменной одежде плотный и благообразный, с широким добродушным лицом следователь из районной прокуратуры, по фамилии Косушка.

Наконец увидели они длинную песчаную косу, и костер, и двух человек возле него; те, заметив вертолет, встали и начали размахивать руками.

– Вот теперь они! – крикнул Коньков. – Узнаю Дункая по шляпе; он у нее поля обрезал, чтоб, говорит, ветер не сдувал. Вон, видишь? Как ведро на голове…

Пилот утвердительно кивнул головой и начал снижаться прямо на песчаную отмель.

2

Дункай с Кончугой встретили прилетевших у трапа вертолета, словно делегацию, – Дункай почтительно протягивал всем по очереди руку и представлялся:

– Председатель артели Семен Хылович.

Коренастый, широкоплечий Кончуга стоял чуть поодаль и сосал маленькую бронзовую трубочку с черным мундштуком. Его плоское скуластое лицо было безразлично-спокойным, полным сурового достоинства.

– Где Калганов? – спросил следователь.

– Идите за мной, – ответил Дункай.

Он повел их к лесной опушке по песчаной косе. Не доходя до кустарников, Коньков жестом остановил Дункая и спросил:

– Вы тут без нас следы не затоптали?

– Да вы ж не велели, – ответил Семен Хылович с некоторой досадой, как маленьким. – Ни я, ни Кончуга вплотную к Калганову не подходили.

– А есть следы? – спросил Косушка.

– Есть. В кедах кто-то был, – ответил Дункай со значением, словно по секрету. – Сейчас увидите.

Он свернул за ивовый куст и остановился.

– Ах ты, голова еловая! – воскликнул Косушка, увидев Калганова.

Тот лежал лицом вниз, неудобно подвернув голову. Пуля вошла в грудь и засела в теле – на спине никаких отметин, расстегнутая кожаная куртка с распластанными вразлет по песку бортами, точно крылья подбитой птицы, была чистой от крови. По всему было видно, что человек убит наповал – упал и не трепыхнулся. От лесной опушки вел к нему размашистый след: его массивные сапоги с рифленой подошвой были в песке.

Косушка, даже не замеряя следов, сказал:

– Дело ясное – следы его.

А чуть поодаль, также из лесу, вели к нему другие следы, мельче, с частой рифленкой в елочку. Следы эти уводили обратно в лес.

Косушка снял с плеча фотоаппарат и стал фотографировать и убитого, и эти мелкие следы.

– Кажется, кеды, – сказал Коньков.

– Да! – кивнул головой Косушка.

– Женские, что ли? – спросил Коньков.

– По-видимому… тридцать седьмой – тридцать восьмой размер. Впрочем, у местных жителей вообще ноги маленькие.

Коньков невольно покосился на ноги Кончуги, но тот был обут в олочи.

– Семен Хылович, – спросил Коньков Дункая. – Вы не интересовались – куда ведут эти мелкие следы?

– Интересовались, такое дело, – ответил за Дункая Кончуга. – Следы ведут к ручью.

– А потом? – спросил Косушка.

– Потом пропадай, – ответил Кончуга.

– Надо поискать, – сказал Коньков.

– Бесполезно. Я сам искал вместе с Кончугой. Наверно, человек разулся и пошел по ручью, –