Ратниками шли многие дети боярские, житьи, купеческие дети – город посылал на войну в этот раз не «холопов збоев», а цвет своих граждан, ибо речь шла о самом существовании республики. Владыка Иван благословил «своих детей и воеводы новгородчкыи и всих вой», и вот по весенним, еще не протаявшим дорогам рать устремилась к двинскому городку Орлецу, когда-то ставленному Лукою Варфоломеичем.

Дорога велась борами, взбегая с угора на угор, хоронясь болот, перепрыгивая ручьи и речушки бревенчатыми мостиками, которые, зачастую, тут же приходилось латать, доставая дорожные топоры. Скрипели телеги. Кони шли шагом. Ширилась окрест упоительная северная весна. Цвела верба, из-под талого снега, из-под серого волглого покрова талой листвы лезли первые подснежники, звенела на разные голоса пробуждающаяся вода, зелень недвижных хвойных лесов наливалась цветом. Оранжевые стволы высоких сосновых боров царственно вздымались над разливами мхов и прошлогоднего черничника. Хлопотливо выныривая из-под ветвей суетились птицы, приготовляя новые и латая старые гнезда. Облезлые и еще не сбросившие зимний наряд зайцы, отпрыгивая посторонь, любопытно озирали череду коней и ощетиненных оружием всадников. А дышалось! Казалось – вздохни поглубже, и молодость вернется к тебе!

Где-то уже далеко за разоренной Устюжной встретился на пути владычный волостель[28]Исай, бежавший из Софийской волости Вель в Новгород. Он-то и донес, что Вель разорена московитами. Исай, измученный дорогою, дышал тяжело. Конь под ним был мокр, в клокастой шерсти и пене. Гнал, видно, не жалея коня, торопясь доставить злую весть в Новгород. Владычных волостей до того не трогали, обходя при всех ратных делах, и даже грабители редко зорили церковное добро.

Воеводы верхами столпились вокруг злого вестника. Кто-то уже открывал баклажку, наливал в чару темного фряжского: промочить горло кудлатому, в рваной шапке Исаю – бежал, видимо, одною душою, как был.

– Господо воеводы новгородчкыи! – говорил Исай, оглядывая насупленные лица конных бояр и боясь, не обвинят ли его самого в небреженьи владычным добром. – Наихав, господо, князя великого боярин Андрей, да и с Иваном Никитиным, и с двиняны на святей Софьи волость, на Вель, в сам Велик день всю волость повоевали, и хлеб семенной, и хоромы жгли, и на головах окуп поимаша…[29]

– Ладно, сказывай кто и где?! – прервал волостеля нетерпеливый Тимофей Юрьевич.

– Отошли, на Двину отошли! К Орлецу! – бормотал Исай, озирая угрюмые лица боярской господы. – От князя великого приихал на Двину в засаду ростовский князь Федор, городка блюсти и судов и пошлин имати с новгородскых волостий, а, двинские воеводы Иван и Конон со своими другы, бают, волости новгородскыи и бояр новгородскых поделиша собе на части. – Исай, выпив и жуя поданный ему холодный пирог, торопливо досказывал, кто из двинян и что захватил из новогородских животов, знал о том явно по слухам, почему и сбивался и путался, повторяя одно и то же…

Исая наконец отпустили, вручив ему и двум спутникам его новых коней – скорей бы донес весть в Новгород, – а сами вечером встали на совет. Получалось, что еще до похода к Орлецу надобилось примерно наказать заратившихся московитов. В прозрачной северной мгле ярко плясало светлое пламя костра. Воеводы черпали в черед дымное варево, дули, поднося лжицы ко рту, отъев, отирали мохнатые уста цветными платами. Поход к Белозерскому городку решили почти безо спору. Не токмо наказать надо было москвичей за разор, но и попросту оставлять в тылу у себя московскую рать опасу ради не стоило.

Комар еще не успел народиться, и воеводы лежали вольно, не разоставя шатра, а нарубив лапнику и застелив его попонами. Накинули только сверх себя долгие опашни, да составили сапоги и развесили холщовые портянки ближе к рдеющей груде углей догорающего костра.

Юрий Дмитрич сказывал Василию Борисовичу о красотах Нижней Двины, о безмерной громаде воды, Белом море, торговых походах в далекую варяжскую землю и еще далее к англянам, данам и в земли франков.

– Пора то разорили мы двинян? – вопрошал Василий Борисович, помятуя тот давний поход за волжскою данью. Тень гнева прошла по челу Юрия Дмитрича:

– Цьто им! – отозвался он, передернувши плечом. – Повидь, каки сарафаны тамошни женки носят! Шелк да тафта, бархаты да парча цареградская! В жемчугах вси! Невем, черная ли то женка, али боярска кака! Запло-о-отят, – протянул он грозно. – Серьги из ушей вынут, а заплотят, тай годи! Когды-то ищо хлеб не рос на Двины, а нынце! Вси в серебри! Цьто бояре, цьто и мужики! За стол сести, дак беспременно красную рыбу им подавай! Теперице воли захотели! Будет им под московским князем воля! Ишо приползут и к нам! Каемси, мол, в нашей вины… Я-ить с Иваном Никитиным как с тобой мед пил, вместях за столом сидели! Ну – не прощу никогда! Даже и поверить тому не могу! Владыцьню волость зорить! Эко!

– Спите, господа! – недовольно пробурчал Тимофей Юрьич. – Негоже будет вам из утра перед кметями в седлах дремать!

Ночь. Дремотная прозрачная ночь тихо поворачивается над станом россыпью голубых звезд. Чуть рдеют угли, прикрытые пеплом костров. Кони задумчиво хрупают овсом, и лес стоит по сторонам чуткий, тревожный, полный скрытой жизни, готовой прорваться щебетом птиц, весенним ревом оленей, бурными разговорами ручьев, и словно ждет, гадая, что принесет сюда и окрест дремлющая новгородская рать?

Начались первые белозерские волости. Бледный, с перекошенным ликом волостель вылезает из боярского жила: «кто, да цьто?!» спрашивать смешно. Молодцы уже волокут сундуки и укладки, взламывая на ходу. Мелькают в воздухе шелка и полотна, достаканы и чаши, кованую медь пока берут (потом будут выкидывать, тяжести ради). Выводят скот из стай, тут же режут баранов – по селу вой, кто-то охлюпкой пытается удрать, дать весть своим. Его догоняют, спешивают, награждая увесистыми оплеухами, волокут назад. Над боярским теремом уже заплясало веселое пламя. С ревом и плачем бабы волокут что у кого есть из береженого серебра, златокузнь, зернь, жемчужные очелья и колты, тащат назад по домам выкупленную скотину. Волостель ползает в ногах, хватает попеременно за сапоги то одного, то другого, в жутком страхе (вот-вот прирежут и его, и жену!), указывает, где зарыта скрыня с боярским добром. Молодцы отрывают клад, морщась от жара, и едва-едва успевают отпрыгнуть с тяжелою, окованной узорным железом скрынею в руках от рушащихся сверху просквоженных огнем бревен. И – в путь! Скорей! Не задерживай, знай!

Рать растекается ручейками, бояре с руганью сбивают молодцов в кучу: «Куды-т! На Белоозере свое возьмем!»

Страшный вал погромов и пожаров катится к белозерским городкам. Старый берут с-наворопа, арканами оседлав стены, вышибая ворота, увертываясь за щитами от летящих недружных стрел. Жители бегут или сдаются на милость. С пленников тут же стаскивают шеломы и брони, отбирают оружие, что поценней… Скоро и тут ярится по-над стенами, ревет, набирая силу, жадный огонь. Воеводы там, впереди. Рать, подтягиваясь, обложила новый городок Белозерский, готовится к приступу.