– Алло!

– Маруся, это я… Не побеспокоил? – услышала она чуть смущенный голос своего нового знакомого.

– Нет! – быстро выдохнула она.

– А… а где встретимся?

Она закрыла глаза и улыбнулась.

– Где тебе удобно.

– А тебе?

Они договорились встретиться возле Третьяковской галереи, на тихой пешеходной улочке – перед тем выяснилось, что Арсений живет очень далеко, на противоположном конце Москвы…

– Очень хорошо! – обрадовалась Маруся. – Пока ты будешь ехать до центра, я успею собраться.

Она и раньше умела быстро привести себя в порядок, а теперь, после работы аниматором там, в Турции, вечно не хватало времени – Маруся могла дать фору любому солдату-сверхсрочнику. Скоро она выскочила из дома – свежая, с отмывшимися от морской соли волосами, и помчалась на свидание, чувствуя себя какой-то особенно хорошенькой и легкой.

Тысячу лет у нее не было никаких свиданий, а теперь вот – случилось, да к тому же с тем, в кого она влюбилась с первого взгляда…

Он уже ждал ее – Маруся увидела Арсения с букетом цветов издалека, в свете фонарей, и он показался ей таким красивым, таким славным, что у нее даже руки затряслись. Ей нравилось в нем все – то, что он был таким тонким, таким высоким, нравились его волосы, лицо, глаза (глаза – особенно!), нравилось то, как одет: его узкие джинсы, песочного цвета пижонская курточка из вельвета, ботинки, рубашка – все, абсолютно все. В нем как будто не было недостатков: Маруся была уверена, что даже то, что было скрыто сейчас под одеждой, совершенно и безупречно. И даже то, что было внутри, под кожей, спрятанное броней костей и мышц – сердце, легкие, селезенка, сложное переплетение кровеносных сосудов и прочее, – тоже являло образец совершенства.

Она видела Арсения всего, целиком, словно на экране рентгеновского аппарата, и ничего не вызывало в ней отторжения. Это был ее мужчина, мужчина для нее. И сладко было сознавать, что и она для него – тоже совершенство, потому что это можно было определить по тому, с какой он радостью побежал к ней навстречу.

Секунду они медлили, стоя друг перед другом, словно еще во власти каких-то старых предрассудков, а потом бросились друг другу в объятия одновременно, с одинаковой горячностью, и одновременно затем вздохнули. И в этом вздохе заключалась следующая важная информация – «я боялся (боялась), что я тебя больше не увижу. Теперь я до смерти рад, что мы все-таки встретились. Ты очень милый (милая). И я не могу не прикасаться к тебе…»

– Что это со мной? – с искренним удивлением произнесла вслух Маруся.

Он засмеялся, хотел что-то ответить, но вместо этого стал вдруг целовать ее – и это привело обоих в такой азарт, что они забыли обо всем на свете.

А потом словно опомнились, схватили друг друга за руки и пошли куда-то быстрым, энергичным шагом, точно пытаясь дать выход той энергии, что бушевала сейчас в них.

Начали разговор, то и дело перебивая друг друга, – как провели этот день, о чем думали, спеша на встречу: «А я…», «А ты…», «Ты представляешь…»

Зашли в кондитерскую, выпили горячего шоколада (Маруся) и коньяка (Арсений), съели по кусочку торта, совершенно не чувствуя вкуса того, что ели и пили, – настолько они были поглощены друг другом, этой судорожной радостью узнавания. Опять куда-то пошли.

Опомнились только в Александровском саду, где долго целовались у Кремлевской стены. Фонари горели в еще густой листве, гроздьями сидела молодежь на лавочках, кто-то, скрытый сумерками, бренчал на гитаре, над Манежем плыли фиолетовые облака. Все было настолько хорошо, что происходящее казалось Марусе сном.

– Сколько тебе лет? – с любопытством спросила она Арсения.

– Тридцать три.

– Надо же, ты выглядишь гораздо моложе!

– А ты вообще – девчонка… – Он поцеловал ее в нос и прижал к себе еще теснее. – И как это так мы удачно познакомились?.. Я не представляю, что было бы, если б нам дали другие билеты и мы бы сидели в разных частях самолета!

– Или вообще летели бы в Москву разными рейсами, – подумав, добавила Маруся. – Или даже так – Людмила не стала бы жечь эти дурацкие ароматические палочки, никто не стал бы нас выгонять из отеля, и мы с ней до конца октября торчали бы в Турции.

– Или… господи, да нет же, я совсем не хочу об этом думать! – почти всерьез испугался он.

Маруся прикоснулась рукой к его волосам и спросила бесхитростно:

– Ты красишься?

– Нет! У меня такие странные волосы, честное слово! У корней темные, а на концах светлые… А почему так, я не знаю!

– Все в порядке – даже если бы ты красился… Я ничего против не имею.

– Я не красился! – отчаянно замотал он головой.

Маруся засмеялась и закрыла ему ладонью рот.

– Все в порядке, пожалуйста, не волнуйся. Я верю.

Он промычал что-то возмущенно-обиженное и принялся целовать ее ладонь.

– А что потом? – вдруг тихо спросила она.

– Поехали ко мне, – шепотом, быстро ответил он.

– Это далеко. Лучше ко мне.

– Тогда к тебе, – с послушной нежностью кивнул он. – Моя Марусечка!

…Случилось так, что и Алевтина, и Виталик выглянули одновременно в коридор, когда Маруся с Арсением крались по коридору к ее комнате.

Виталик заморгал ярко-карими круглыми глазками, а Алевтина Климовна поправила на носу очки, и серебряная цепочка вдоль ее щек нервно затрепетала.

– Добрый вечер, – шепотом, вежливо произнес Арсений.

– Добрый вечер! – тенорком отозвался Виталик и скрылся у себя в комнате – так моллюск прячется в раковине.

Алевтина же буркнула нечто неразборчивое и тоже захлопнула за собой дверь.

Маруся отперла замок на двери своей комнаты.

– Это твои соседи? – с любопытством, шепотом спросил Арсений.

– Ага… – Маруся сначала собралась было удариться в стыдливые рефлексии (не так уж часто она приводила в этот дом чужих мужчин), но потом передумала. Ей вдруг стало все равно, что о ней сейчас думают Алевтина с Виталиком. Ее волновал Арсений, и только он.

Ей было даже все равно, насколько бедна и проста ее комната – диван, шкаф, стол, два стула и единственная дорогая вещь – беговой тренажер.

Судя по всему, Арсения Бережного тоже очень мало волновали подобные мелочи. Едва только они оказались здесь, он принялся целовать Марусю.

– Все было предначертано заранее, все дорожки вели меня к тебе… – бормотал он в промежутках серьезным и одновременно веселым голосом. – И вот все сошлось в одной точке, и мы наконец вместе. Ты моя Марусечка, ты моя девочка, ты моя шоколадка… – он целовал ее загорелую шею, и Маруся, покорно закрыв глаза, постепенно растворялась в его прикосновениях.