Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весной я написала, наверное, мой самый счастливый куплет:
Еще в июне 1930 года, вскоре после окончания университета, я нашла свою первую настоящую работу (уроки в школе при рабфаке не в счет). Мне невероятно повезло, меня взяли лаборанткой в Ленинградскую геофизическую лабораторию. С моим происхождением и фамилией Каннегисер я и не могла рассчитывать на большее. Но мне нравится моя работа, да! Я отвечаю за колхерстер – электростатический прибор для изучения космических лучей. Сам Вернер Колхерстер вместе с Боте год назад обнаружил, что космические лучи состоят не из фотонов, как раньше считали, а из протонов. Они же и изобрели прибор. И мне его доверили!
Мое рабочее место на самом верху высокой башни. Эта часть башни сделана из дерева, покрытого специальной краской. Мой колхерстер слишком чувствителен и не мог бы работать в помещениях с бетонными или кирпичными стенами. Мой письменный стол внизу, я должна делать замеры каждые десять минут, а в промежутках записывать показания карандашом в лабораторной книге. Башня стоит прямо на берегу Невы, мое окно наверху – самая высокая точка района. Так что я вижу очень далеко, и это красиво – три моста, голубая река со сказочными зданиями вокруг. На горизонте море и лес. Fabelhaft!
Я часто засиживаюсь тут допоздна, часов до девяти вечера, в полном одиночестве. Пока я была в Гаграх, с колхерстером работал мой начальник, и он в нем что-то сбил или запачкал радиоактивными элементами: до моего отъезда показания группировались около 11,5, а сейчас подпрыгнули аж до 21. Я не могу понять, в чем дело с моим дорогим колхерстером, и танцую вокруг него вот уже одиннадцатый час без всякого результата. Ужасно!
Как же мне здесь нравится!
Я ни на минуту не забываю о том, что Руди приедет в марте. Ждать еще почти шесть месяцев… Но мы пишем друг другу письма.
Берлин, 24 сентября 1930 г.
Моя дорогая Женя!
Несмотря на плохую бумагу и ошибки в английском, я тебя отлично понимаю. Мой почерк тоже не подарок, но скоро я воссоединюсь с моей любимой Короной! Пожалуйста, не ревнуй меня к ней, это просто пишущая машинка. Кстати, я тоже не ревнив. Мне хочется думать, что никогда не буду ревнивым. С теоретической точки зрения ревность – глупое чувство, потому что люди не бросают своих возлюбленных под влиянием кого-то другого. Если кто-то другой имеет такое большое влияние, потеря уже произошла.
Мои последние дни в Ленинграде были очень интересными. Стоит ли говорить, как мне понравился Эрмитаж! В один из вечеров госпожа Френкель пригласила меня в театр, а на следующий день Бронштейн показал мне буддистский храм и кое-что еще. Купить билет на пароход из Ленинграда в Германию оказалось непросто, но мне удалось. На море была качка, половина пассажиров слегла с морской болезнью, так что мне доставались двойные порции на обед и ужин.
Сейчас я в Берлине у родителей. Хочу поговорить с женой моего брата Ниной. Она единственная женщина в нашей семье, которую ты бы не назвала «европейской», и она единственная, кто знает, что в Ленинграде есть девушка…
Дорогая, если брак таков, как ты его описываешь, то конечно любовь подразумевает брак. Но тогда получается, что брак и семья вовсе не одно и то же. Семья – это ответственность, которую, кажется, я еще не готов на себя взять. Брак в том смысле, как ты пишешь в письме, подразумевает отношения между двумя людьми, в то время как семья гораздо шире. Я не хочу семьи, возможно, захочу позже, а возможно – никогда.
Еще одна строчка удивила меня в твоем письме: «…мои губы и руки слишком чисты для приключения». Ты действительно думаешь, что приключения аморальны? Я бы мог понять, если бы ты не хотела «приключения» в нашем случае. Но почему ты считаешь, что приключения аморальны в общем случае? Пойми меня правильно, я не ищу приключения с тобой, а если бы искал, то это была бы действительно аморальная асимметричная «ситуация» по терминологии Ландау. Но ведь у других людей бывают разные ситуации. Если ты хочешь любви, а я ищу приключения, да, это аморально. Но если оба партнера ищут приключения?
Я не знаю еще, чего хочу от будущего. Это мне предстоит обдумать. Хочу ли я приключений и возможны ли они без потери чего-то большего? Женя, боюсь, что ты не поймешь ни единого слова. Но дальнейшие объяснения только запутают тебя еще хуже.
Ты пишешь, что я знаю тебя, но нет, это не так. Что ты думаешь о своем будущем? Работаешь ли ты в лаборатории потому, что эта работа тебя затягивает, или просто потому, что надо зарабатывать деньги? Если бы ты могла заняться тем, чем тебе действительно хочется, что бы ты делала?
Любимая, пиши мне почаще, но не забывай о своих родителях и сестре. Официальное приглашение уже пришло, и, если не случится чего-то чрезвычайного, я точно приеду в Ленинград в марте.
До скорого свидания,
Ленинград, 26 сентября 1930 г.
Мой дорогой Руди!
Не знаю почему, но последние три дня мне так хотелось тебя увидеть. Трудно писать письмо, если ответ придет в лучшем случае через две недели.
Я получила твое сердитое письмо за пять минут до отъезда из Гагр. Ужасно устала: всю ночь паковала багаж. Подумай только, я везу с собой 30 кг фруктов! На два дня остановилась в Москве у родственников. Сходила в Третьяковку и Музей современного искусства[13]. Сейчас я уже дома, а завтра пойду в институт. Как жаль, что меня не было с тобой в Ленинграде. Я так и думала, что он тебя очарует. Мне кажется, что это один из самых красивых городов мира.
Руди, Димус сказал мне, что Зак был шокирован, узнав, что мы поехали в Кисловодск с тобой вдвоем. Пиши мне почаще, а то я буду думать, что я тебе неинтересна. Прошел уже целый месяц из шести. Ура!
Берлин, 29 сентября 1930 г.
Дорогая Женя!
Сегодня мой последний день в Берлине, поэтому пишу на скорую руку. В последние дни я много думал о возможности нашей совместной жизни в Цюрихе, но пришел к печальному выводу. Прежде всего, на мою зарплату нам не прожить. Я получаю всего 400 швейцарских франков в месяц (150 руб.). Этого достаточно для одного человека, но совершенно недостаточно для двоих. Конечно, возможно, и ты бы смогла найти работу – ведь ты же не собираешься сидеть праздной целыми днями, – но найти научную работу в Европе несравненно сложнее, чем в России. Вероятность того, что ты найдешь такую работу именно в Цюрихе, стремится к нулю. Кроме того, ты не разбираешься в западной жизни. Ну и самое плохое – у меня нет даже надежды улучшить мое положение. Даже если предложение от Франца Симона материализуется, что сомнительно, он не сможет мне платить больше, чем я получаю сейчас. Сейчас я в самом начале научной жизни, и, когда моя карьера пойдет вверх, если пойдет, никто не знает.