Огромные площадки, огороженные строгими линиями портиков, были засажены буками и миртами, лаврами и кипарисами. Своей платановой аллеей и бронзовыми скульптурами зверей славился портик Ста колонн, а портик Помпея мог похвастаться двумя пышными клумбами. Меж ухоженных зарослей блестели зеркала прудов, били фонтаны, струились водопады, а сотни прекраснейших статуй грелись на солнечных местах, радуя взор.

В общем, можно сказать, что Марсово поле было огромным парком культуры и отдыха. Но не только. В портиках копились бесценные сокровища – фрески на задних стенах, картины, статуи, восточные редкости. К примеру, под портиком Агриппы помещалась географическая карта империи – Orbis pictus, – а в портике Аргонавтов глазам ценителей представала знаменитая картина, изображающая взятие золотого руна. В одном только портике Октавии, чья мраморная ограда обрамляла два храма-близнеца Юпитера и Юноны, помещались великолепные статуи работы Лисиппа, изображающие Александра и его военачальников в битве при Гранике. Тут же находились две Венеры – Фидия и Праксителя. Сотни картин знаменитейших художников были развешаны в портиках – и ни одному римлянину даже в голову не могло прийти красть их или портить. Что же говорить о будущих поколениях, от которых изваяния и полотна прятали в музеях, но даже это не спасало шедевры…

– О чем задумался, детина? – спросил Сергий, поглядывая на Искандера, шагающего с отрешенным видом.

– Да так, – откликнулся Тиндарид, – навеяло… Я все думаю, а не напрасно ли Адриан замирился с парфянами? Войну для того и ведут, чтобы добиться лучшего мира, но ведь этого нет. Адриан, по сути, просто отдал то, что было завоевано…

– «За что боролись?!», да? – криво усмехнулся Чанба.

– Именно. За что? Может, стоило продолжить дело Траяна? Пойти на жертвы, но присоединить Парфию?

Лобанов хмыкнул, а Эдик неожиданно серьезно сказал:

– Это Азия, Сашка. Азию можно завоевать, но победить – нельзя. Вспомни своего тёзку, Александра Филиппыча Македонского. Завоевал всю Персию, а толку? Азиаты просто сделали его своим царем царей – и успокоились. А тому, видать, понравилось, когда царедворцы у ног его пресмыкались! Он и своих македонцев заставил на пузе ползать… Не-е, Восток – дело тонкое, он любого переборет и переделает по своему образу и подобию.

– Что да, то да, – уныло кивнул Искандер. – До сих пор в Селевкии правящая верхушка из эллинов, а проку от этого? Еще в моем детстве я видел золотой статер с изображением Просветленного, а имя его было выбито на эллинский манер – «Буддо». Представляете, как там все мешается, плавится, растворяется? Пройдет еще пара веков, и весь наш эллинизм полностью переварится Азией…

– Помню, – сказал Сергий, – Марций Турбон однажды разоткровенничался, стал вспоминать, как они вышли к Персидскому заливу и как император Траян расстраивался, глядя на горизонт, что уже немолод, а то бы взял да и поплыл Индию завоевывать, как Александр.

Ведь ему Парфия не была нужна, ему земли за Индом подавай! А он уже тогда выдохся, устал до потери пульса, да и годы брали свое. Годы – это раны, а раны – это хвори, это немощь, это когда всё без разницы… Наверное, он и сам понимал, что не удержать ему Парфии. Ну, взял он Ассирию, взял Армению, а дальше что? Он же самый краешек откусил, да и тот проглотить не смог – восстания пошли такие, что никакая резня не поможет.

– Просто Адриан – нормальный хозяин, – пробасил Гефестай. – Он решил сберечь то, что есть, стал созидать, а не разрушать. И правильно! Помните, по истории, как Бисмарк заклинал немцев не ходить войной на Россию? А Гитлер не послушал дядю Отто, попер, как дурак, на восток…

– Любопытная параллель, – улыбнулся Искандер. – И здесь Восток победил победителя!

– А то! – вдохновился сын Ярная. – Наша соседка, бывшая учительница, расстраивалась однажды, что Наполеон не победил Россию. Я, помнится, негодовал страшно, кипел патриотизмом. «Чужой земли, – кричал, – мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим!» А она мне: «Зато, – говорит, – у нас бы не стало крепостного права, значит, и революций тоже бы не случилось!» Тогда я с ней спорил, а сейчас соглашаюсь…

– Кто его знает, – вздохнул Лобанов. – История никогда не восходила по спирали, ее путь, скорее, напоминал кривую электрокардиограммы – то пик взлета, то провал, то ровная линия застоя. Нет, Адриана я поддерживаю. С ним, считай, начался расцвет Рима. Но это же ненадолго…

– Проклятое знание будущего! – насупился Искандер. – Как же славно пребывать в неведении, оно и вправду счастливое! А когда всё знаешь наперед, прямо руки опускаются…

– А ты не мысли вселенскими категориями, – посоветовал ему Эдик. – Отвлекись от фундаментальных проблем и займись простыми и важными делами. Например, спасением консула…

– Ты прав… Нам сюда.

До Септы идти было недалеко, первая же галерея по левую руку – Оградный портик – была ее преддверием. Портик тянулся на целую милю, и под его сенью вели торговлю вещами дорогими и редкими, недоступными простолюдину.

Слева просматривался цирк Фламиния и сразу три театра – Бальба, Помпея и Марцелла. Когда преторианцы обогнули Оградный портик, их глазам открылась Септа Юлия, «Юлиева загородка», высокое квадратное здание, окруженное колоннадами. Давным-давно на этом месте стояла сколоченная из досок загородка, за которой проходили голосования. При Цезаре доски сменились мраморными колоннами и к ним добавились трибуны – загородка охватывала значительное пространство, так отчего же не устроить тут игры? Скоро все римляне прознали, что в Септе показывают много интересного – невиданных зверей жирафов, скажем, или гигантскую змею, цирковое представление или бой гладиаторов. Место стало настолько популярным, что поставленное рядышком здание Дирибитория, где девятьсот судей подсчитывали голосовальные таблички, как бы и не к месту оказалось. Какие выборы? Какие еще центуриатные комиции? Гладиаторов давай! И зрелищ, зрелищ побольше!

– Ну, пошли, глянем на твоих циркачей, – расплылся в улыбке Гефестай.

– Давненько я в цирке не был… – протянул Эдик.

– Месяца два, как минимум, – подсказал коварный Искандер.

– А, это не то совсем…

Преторианцы прошли за колонны, где открывался один из тридцати с лишним входов в Септу, и поднялись на трибуну. Зрителей было не много, половина мест пустовала. Причем все старались устроиться на солнышке.

Просторная прямоугольная арена была присыпана песком и старательно «расчесана» метелками.

Сергий, пользуясь отсутствием особо важных персон, уселся в первом ряду – в ложе пятой трибуны.

Представление уже шло – по арене носился косматый лев, отлавливая перепуганных зайцев. Поймав очередного ушастого, хищник не терзал мелкую жертву, а относил дрессировщику. Зрители снисходительно смеялись.

Потом из ворот выбежал молодой слон. Задорно трубя и растопыривая уши, он описал круг и стал танцевать под звуки водяного органа-гидравлоса, наигрывающего плясовую. Потешив зрителей танцем, серый гигант показал уморительную сценку – разлегшись на громадном ложе, стал изображать римлянина за едой. Слон важничал, икал и весь измурзался в белой каше.