опустила руки в рукава и достала шарф. Только тогда я вспомнила, что не все рассказала Эрике. Мои пальцы напряженно нащупали нож с выкидным лезвием.

Согласно теории психоанализа, человек забывает только то, что подсознательно хочет забыть. Я думала об этом на пути в Бельвью. Интересно, если бы Эрика знала о ноже, могло ли это повлиять на ее желание помочь освобождению Джоэла?

Четыре.

Даже за дверями палаты релаксации было неспокойно. Я нажала на кнопку звонка, и, ожидая пока мне откроют дверь, прочла на стене предупреждение о том, что пациентам нельзя передавать спички, стеклянную посуду и бритвы. Коридор, в котором я стояла, был доведен до разрухи. Часы на стене не имели стрелок, указатель этажей над лифтом был разбит. Полотняный контейнер с надписью «Психиатрическое отделение» валялся под грудой мусора и окурков.

Когда за дверью кто-то забормотал, я ответила:

— У меня пропуск на посещение Джоэла Делани.

Это было не самое удобное место для беседы, и, кроме того, мне показалось, что я беседую с кем-то из пациентов. Но вскоре, после недолгого ворчания, ключ в замке повернулся и меня оглядел один из санитаров. Когда я вынула пропуск, он ловко схватил его и снова захлопнул дверь, совсем как маленький хищный зверек, прячущийся в норке. Я снова томилась в ожидании. Но пока я думала, звонить ли мне или нет, мой пропуск уже изучили. Санитар широко открыл дверь и пригласил меня войти. Когда я вошла, дверь за мной накрепко заперли.

— Ждите здесь, — сказал он и оставил меня наедине с пациентами.

Больничная система поразила меня. Бледные люди в выцветших халатах окружили меня, как золотые рыбки, изучающие посторонний предмет, попавший в аквариум. Я изо всех сил старалась удерживать на своем лице строгое выражение. Один из пациентов черным жирным карандашом аккуратно писал на кирпичной стене грязное ругательство; другой в то же самое время пытался стереть его. Неподалеку от меня кто-то попытался запеть, остальные закричали, чтобы тот заткнулся.

Наконец из коридора навстречу мне вышел Джоэл. На нем был такой же халат, что и на остальных, и он так же шаркал ногами по полу, стараясь не потерять бумажные тапочки. Он был небрит и выглядел похудевшим, как после болезни, но это был, без сомнения, прежний Джоэл.

— Салют, Нор, — сказал он в своей обычной манере, и только взгляд выдавал смущение. Мы неловко поцеловались — у меня в руках был бумажный пакет. Остальные пациенты потеряли к нам интерес.

— Я купила сигарет, — сказала я.

— Спасибо, — пробормотал он, а потом попытался съязвить: — Не занять ли нам места в этой консерватории? — он кивнул в сторону зарешеченного окна, и мы направились к деревянной скамье.

— Я бы закурил, — сказал он.

Я дала ему пачку, но тут же вспомнила о предупреждении в коридоре.

— Черт возьми, спички… — сказала я.

Поначалу он растерялся, затем его высокие скулы тронул румянец. Джоэл кивнул на мою сумку, я открыла ее, и он тут же отыскал взглядом коробок спичек. Когда сигарета была у него наготове, я зажгла для него огонь, затем последовало долгое напряженное молчание.

Я вспомнила шахматные партии, которые мы разыгрывали в детстве. У него уходило ужасно много времени на каждый ход, но играл он очень хитроумно. Иногда, когда он напирал особенно сильно, то становился твердым и даже безжалостным, но довести его до этого было очень трудно. Сейчас он упрямо молчал, но я чувствовала, что он в напряжении — сигарета в его руке дрожала. Лишь лобовая атака могла пробить это состояние. И все же я не могла заставить себя это сделать, а вместо этого сказала:

— Я взяла Вальтера домой.

— Спасибо. — Он внимательно изучал дым от сигареты.

— Я взяла твою парусиновую сумку.

— Превосходно.

— Я нашла ее на антресоли.

Он неопределенно кивнул. Похоже, он не помнил ножа с выкидным лезвием. Я решила не ходить вокруг да около и спросила его напрямую:

— Так что же ты принял?

Он молчал. Между бровями появилась небольшая складка, как-будто я ему уже немного надоела.

— Это я нашла тебя на полу.

Складка между бровями углубилась. Он опустил голову и стал внимательно изучать свои тапочки. Они были сделаны из белой бумаги с маленькими черными точками, которые создавали эффект перфорации.

— Ты спросил меня, кто я, — сказала я, — а затем дрался с врачом санитарной службы.

Он поднял голову. Тут я поняла, что все его тело должно быть в синяках, после того как на него надели смирительную рубашку. Видимо, он не догадывался, от чего у него все болит.

— Ты разве не помнишь, — спросила я, — как я тебя нашла, полицию, скорую помощь, Тэда в госпитале?

Его симпатичное лицо исказилось, он весь напрягся. Наконец, глядя мне в глаза, он произнес:

— Видишь ли, я ничего не принимал.

Я смотрела на свою старую, но самую большую любовь, на запутавшуюся в жизни и покинутую мною любовь, вспоминала наше детство, когда все наши обманы и уловки были очевидны. Когда он разбивал чашку, то ложился спать засветло. Когда он украл деньги, приготовленные для прачечной, чтобы купить черепаху у мальчика из соседнего квартала, он ушел из дому и прятался в кустах возле библиотеки до тех пор, пока его не нашла полиция. Он никогда не врал, как остальные дети. Он не любил обманывать, лишь старался как можно дальше оттянуть момент признания. Он врал лишь тогда, когда его заставали врасплох, глупо, бесхитростно, не принимая во внимание очевидные факты. Такое зрелище выводило меня из себя — зажмурив глаза, Джоэл бормотал ерунду, отрицая очевидное.

Мне захотелось взять его за плечи и вытрясти из него правду. Вместо этого я спросила:

— Почему ты всегда отрицаешь очевидное?

Он пожал плечами. Этот его старый жест всегда бесил меня, мне захотелось его ударить, но в нашей семье никто никого не бил, нашим оружием были слова.

— Если ты ничего не принимал, почему же ты здесь? — я кивнула головой в сторону решеток на окнах, на вконец опустившихся алкоголиков, на наркоманов, на просто сумасшедших. — Тэд вызвал скорую. Ты не узнавал меня. В доме была полиция, санитары, врачи. Все занесено в официальные протоколы. Если ты не скажешь, что ты принял, ты проведешь здесь годы.

Не то в страхе, не то в гневе он пытался что-то сказать, но тут