Она покачала головой. Серьезные размышления на пустой желудок — далеко не лучший способ принимать решения. Как здорово было бы обо всем этом посоветоваться с папкой! Но как-то так вышло, что Кэтлин просто не могла заговорить с ним о Юкио, сама не понимая, отчего. Даже про поездку в Японию не обмолвилась ни словом. Она — совершеннолетняя, у нее есть паспорт, и деньги на поездку заработаны ею самой. Подумать только, как давно у нее не бывало секретов от отца… Кэтлин усмехнулась. Чаще они с ним на пару имели секреты от других.

Дойдя до своего любимого дерева, раскидистого ореха, она отстегнула от пояса ПАД, села, раскрыла его, пристроила на коленях и начала скачивать почту. Так, обычная внутрифакультетская переписка — надо просмотреть после, убедиться, что не пропустила ничего важного… Кэтлин до сих пор не удалось написать фильтр, со стопроцентной надежностью отсеивавший бы все ненужное. Однажды она даже обвинила Намира, главу факультета, в том, что он нарочно составляет свои письма так, чтобы ни один программный фильтр не смог вычленить суть. В ответ он лишь подмигнул: «Что ж, Кэтлин, если твой фильтр не справляется, напиши фильтр получше». Конечно, она приняла вызов — и, конечно же, письма Намира немедленно сделались еще более туманными… Кэтлин улыбнулась. Возясь с этими проклятыми фильтрами, она узнала о самообучающихся системах гораздо больше, чем за три года лекций. Метод Намира, может, и был жесток, но действовал неплохо.

Гак, что еще? Пара вид-мэйлов от друзей, ничего серьезного… От Юкио — ни словечка, но это неудивительно, они договорились встретиться здесь после его экзамена, поэтому писать он мог бы только о том, то не сможет прийти. Уведомление о том, что сегодня — собрание в клубе «Цугцванг»… На это письмо Кэтлин ответила, что непременно будет присутствовать, — две-три партии в шахматы будут лучшей разминкой перед завтрашним экзаменом по физике, а лишняя зубрежка того и гляди кончится перегревом мозга…

О, а вот и от папки!

Кэтлин взглянула на часы «манжеты» и нажала кнопку, выводя на дисплей время по Гринвичу, принятое на всех космических кораблях и для всех космических экспедиций. Сейчас летнее время, выходит, всего четыре часа разницы. На «Полякове» скоро вечер… Обычно отец писал ей именно по вечерам, в иное время суток — лишь в тех случаях, когда хотел поведать что-то особенное, выходящее за рамки обычной корабельной рутины. Кэтлин фыркнула. Как будто не понимает, что для нее абсолютновсе , происходящее на борту «Полякова», необычно и удивительно! Она была в восторге от всего, связанного с космосом, с тех пор, как… наверное, с тех пор, как себя помнила. Еще до того, как впервые увидела старт из Вандерберга.

Кэтлин помнила, что мама много читала ей, когда она была маленькой. И, по словам отца, все это были книги о звездолетах, об иных планетах и их обитателях — те самые, которыми она позже начитывалась сама, книги Хайнлайна и Азимова, Лонгиера и Брина, Цеттеля и Экклара… Ну, что за жизнь, в конце концов?! Вот ее папка летит в космос, за что она сама отдала бы все зубы, не говоря о прочих, менее важных частях тела, и ему все равно ! Пескам Марса он предпочел бы пляжи Багамских островов! Кэтлин уже готова была настрочить отцу гневное письмо. Если он так и не выучится радоваться тому, что идет туда, где до него не ступала нога человека… она еще не знает, что с ним сделает, но что-нибудь — сделает определенно!

Она нажала на ярлычок письма на дисплее ПАДа. Ярлычок увеличился в размерах и превратился в видеоизображение — майор морской пехоты на фоне серой стены своей каюты.

— Доброго утречка, Тикако, — с улыбкой сказал он, — или который у вас теперь час?

Кэтлин улыбнулась в ответ. Это домашнее прозвище отец дал дочери, когда ей было шесть, а сам он был влюблен в Японию. Прозвище означало «дорогая и близкая», и называть так Кэтлин было позволено лишь отцу и Юкио.

— Что ж, вот прошел еще один восхитительный день на борту «Поли», и снова мы доблестно ушли от всех злобных астероидов и космических пиратов. Чтобы не помереть со скуки, я снова полистал те фантастические книги, что ты дала мне в дорогу. Закавыка с этими книгами в том, что реалистические скучны, а прочие только напоминают о грядущей скуке на настоящем Марсе. Вот, например, — он поднял перед собой свой ПАД, — «Красная планета» твоего дружка Роберта Хайнлайна…

«Моего дружка! — подумала Кэтлин. — Папка, да ведь он уже пятьдесят лет, как мертв!»

— Я думаю так: если бы там, куда мы направляемся, в самом деле были какие-нибудь инопланетяне, как в этой книжке, то экспедиция бы наша чего-нибудь стоила. Но знаешь, Тикако, гнать три десятка морских пехотинцев в такую даль ради каких-то камней… Похоже, нас просто используют… хотя — что я говорю, мы и предназначены для того, что бы нас использовать. Я хочу сказать, что сейчас нас используют неправильно. Не как орудие, а как пешку в какой-то большой политической игре, для меня непонятной. Одно я знаю точно: мне это не нравится.

Отец надолго отвел взгляд.

— И еще кое-что меня тревожит, — сказал он, повернувшись наконец к ней. — Вся эта свистопляска с ООН. Я понимаю, что по соглашению они имеют право пользоваться нашими транспортами. Но почему мы позволяем совать нос в наши исследования на Марсе — выше моего понимания. Они — что в самом деле полагают, что самое важное мы скрываем? Не понимаю… Сегодня произошло кое-что, о чем я хотел бы тебе рассказать. Это… встревожило меня, не могу точно сказать, отчего. Может быть, ты сможешь помочь разобраться, в чем дело. До скорого, Тикако. В следующий раз увидишь меня уже на пляже. — Он невесело улыбнулся. — Океана там, к сожалению, не будет, но все равно приятно вновь обрести почву под ногами. Пока!

Лицо отца еще секунду оставалось на дисплее, затем исчезло, сменившись строками цифр: остальная часть его письма была зашифрована.

Пользоваться шифрами при переписке они с отцом начали сразу после смерти матери Кэтлин — ведь она, большая, взрослая, семилетняя девочка никак не хотела писать о том, что боится, что тоскует по маме, что — хорошо бы папа был с нею, дома, а не где-то за тридевять земель. И тогда отец научил ее простому заместительному шифру — чтобы Кэтлин могла сказать все это, не боясь посторонних глаз.

Со временем их шифры становились все сложнее и сложнее, и теперь они пользовались Билевской системой, гарантировавшей, что письма не прочесть без книги, на которой основан шифр. В этом была вся прелесть: книга могла быть любой, обеим сторонам следовало лишь договориться о том, какой именно и, что особенно важно, в каком именно издании. Для полета на Марс выбрали «Сегуна» издания 2038 года, роман о Японии XVI века, написанный в двадцатом столетии. Перед стартом с Вандерберга Кэтлин сама скопировала текст и собственную программу-дешифровщик на отцовскую «манжету».

С тех пор отец шифровал часть почти каждого своего письма, однако за семь месяцев полета эта часть всего раз или два состояла более чем из одной-двух строк. В этой шифровке на глаз выходило четыре или даже пять абзацев.

Выделив текст, Кэтлин запустила дешифровщик. Как ей хотелось сейчас поговорить с отцом! Ведь и вид-мэйл, при всех своих достоинствах, не лишен ограничений. Хотя… будь отец здесь, рядом, он вряд ли стал бы говорить о своих тревогах, он — человек очень замкнутый. Наверное, письмо — единственный приемлемый для него способ высказать то, что он написал здесь.