Франсуа остановился на самом краю арены, возле входа и статуи богини, словно ей вновь предстояло защитить его. Ги де Ферьер приближался мелкой рысью, по-прежнему уверенный в себе. Он отнимал у противника последний шанс. Франсуа мог бы, в крайнем случае, надеяться, что соперник, потеряв много крови, быстро исчерпает силы и выдохнется, делая резкие движения, но Ферьер прекрасно понимал, что лишние усилия ему делать незачем. Он ехал нанести последний удар.

Франсуа отступал шаг за шагом. Если бы речь шла только о нем, то умереть в столь величественной, столь грандиозной обстановке было бы отнюдь не худшей долей. Однако ставкой в игре была и судьба Жана, а смерти брата Франсуа не хотел!

Под правой латной рукавицей он почувствовал прикосновение перстня со львом. Все не может закончиться так худо! Не может!

Приглушенный расстоянием рев публики дал ему понять, что происходит нечто необычное. Не понимая, в чем дело, Франсуа обернулся — и не смог сдержать крика радости. Какая-то белая лошадь, пробежав под триумфальной аркой, вступила на арену цирка и помчалась прямо к нему. Ее грива развевалась на ветру.

Ги де Ферьер пришпорил коня. Слишком поздно! Франсуа успел вскочить на спину лошади. Та несколько раз яростно взбрыкнула, однако ему удалось ее укротить. Ферьер знал, что под страхом смерти запрещено убивать лошадь противника, и не осмелился ударить ее.

Пустив белую лошадь в галоп, Франсуа стрелой промчался мимо публики.

Неожиданное происшествие прервало поединок. Растолкав всех, Иоахим Берзениус попытался выхватить арбалет у какого-то солдата. Филиппу д'Алансону в последний момент удалось помешать ему.

— Вы с ума сошли? Что вы собираетесь делать?

— Убить лошадь! Правила под страхом смерти запрещают кому-либо приходить на помощь сражающимся!

— Кому-нибудь, но не Господу, — возразил Алансон. — Разве появление этого животного может быть чем-либо иным, кроме Божьей воли?

Берзениус хотел было сделать по-своему и все-таки схватить оружие, но по сигналу протоиерея собора Святого Петра другие арбалетчики наставили на него стрелы, и он, белый от ярости, вернулся на свое место.

Франсуа ликовал. Он пустил свою белую красавицу по кругу этой восхитительной арены. Он испытывал радость оттого, что жив и свободен. И казалось, лошадь разделяет восторг всадника: словно стараясь показать себя с лучшей стороны, она выполняла все его желания, уверенно огибая колонны центрального возвышения.

Трижды, просто ради собственного удовольствия, Франсуа объехал Большой цирк. Его противник, стремившийся сберечь силы и еще не пришедший в себя после столь неожиданной развязки, не препятствовал ему. Он остановился в том самом месте арены, где начал турнир.

Все это время Франсуа, опьяненный, представлял, как гарцует в цирке, наполненном восторженной публикой; казалось, он слышит приветственные возгласы и овации. Он был героем, победителем!

Не прекращая галопа, Франсуа вернулся, наконец, к действительности: до победы ему было еще далеко. Разумеется, сейчас он мог бы укрыться от атак де Ферьера, но у того имелось оружие, а у него нет. Сидя верхом на лошади, он спокойно ждал своего часа, как кошка следит за порхающим насекомым.

В очередной раз проезжая мимо соперника, Франсуа получил сильный удар щитом с изображением герба, золотого шишака на красном поле. И как только что, когда он находился рядом с богиней, в голову ему пришла удачная мысль. Сильно сжав бедра, он заставил лошадь остановиться, повернуть назад и расположился на другом краю арены, возле входа.

Установилась полная тишина. Все понимали, что решающий момент наступил. Но что же сейчас произойдет?

Раздался возглас удивления, вырвавшийся из сотен глоток. Франсуа медленно снял свой шлем и размеренным шагом начал приближаться к своему противнику. Он ехал торжественно, выпрямив спину, высоко подняв голову и прижав шлем к груди.

Публика, поначалу сбитая с толку, поняла так, что Франсуа де Вивре признает свое поражение и, осознавая, что продолжать сражение не имеет никакого смысла, сам идет навстречу смерти. На скамьях амфитеатра зрители крестились и шептали молитвы. Хотя они и были не на его стороне, но то, как достойно он принимает неизбежное, не могло не вызвать восхищения.

Ги де Ферьер тоже подумал, что его соперник приносит себя в жертву, и двигался ему навстречу медленной рысью, подняв меч.

Ги де Ферьер ошибался, как ошибались все римляне и римлянки, собравшиеся на арене. Франсуа де Вивре отнюдь не собирался приносить себя в жертву. Во всем необъятном Большом цирке это понимал лишь один-единственный человек — Жан. Он догадался, что задумал его брат. И хотя до сих пор он хранил невозмутимый вид, следя за превратностями поединка, сейчас он ощутил прилив сил.

Жан видел, как брат едет по направлению к нему, по-прежнему шагом, с обнаженной головой, и то, что намеревался сделать Франсуа, казалось настолько безумным и безрассудным, что сдерживаться дольше обвиненный не мог. Кровь Вивре, текущая в его венах, дала о себе знать.

В одно мгновение Жан ощутил себя потомком Эда, самого храброго из всех истребителей сарацин, победителя при Дамьетте и Мансуре; в одно мгновение Жан почувствовал себя членом этой воинственной семьи, снискавшей себе славу в сражениях, семьи, которая из поколения в поколение знала лишь победы или геройскую смерть.

И он, человек из стаи волков, человек в черном одеянии священника, теолог, сила которого заключалась лишь в его ненависти, прокричал во всю мощь своих легких боевой клич де Вивре:

— Мой лев!

От этого крика Франсуа подскочил, словно от осиного укуса. Пустив лошадь галопом, он, ко всеобщему удивлению, взял свой шлем за ленты из черной и красной ткани, шероховатой и неровной, которая заменяла шелк, и начал вращать его над головой. Движения, поначалу медленные, все убыстрялись, и вскоре шлем стал вращаться так быстро, что скрылся из виду. Франсуа удалось сделать для себя боевой цеп!

Удивление Ги де Ферьера и ловкость Франсуа довершили дело. Оба всадника сошлись с металлическим грохотом, и Ферьер, раненый в голову и оглушенный, упал с лошади перед ступенями, почти к самым ногам Папы. На полном скаку Франсуа спрыгнул с лошади и ловко приземлился, несколько раз перевернувшись через голову. Меч его противника лежал в нескольких метрах от него. Сир де Вивре подобрал его, встал над де Ферьером, приставил оружие к его горлу и застыл…

В нескольких метрах от него Урбан VI вымученно улыбался. Наконец он недовольно произнес:

— Deus judicavit! [5]

Франсуа низко поклонился.

— Ваше святейшество, я прошу милости для сеньора де Ферьера. Он сражался достойно.

Ги де Ферьер с трудом приподнялся, еще не совсем придя в себя. Берзениус вскочил и вновь выхватил арбалет у одного из солдат. На сей раз, он сделал это так стремительно, что никто не успел вмешаться. Иоахим выстрелил в Ферьера, и тот обмяк, сраженный арбалетной стрелой прямо в глаз…