людям, было трудновато открыть входную дверь. Дэнни слышал, как зверь царапает лапой и урчит.

— Отец! — снова крикнул Дэнни.

Повар тоже проснулся и сдернул со стены чугунную сковороду. Мальчишка выпрыгнул из постели. Как и отец, он спал в теплых кальсонах и носках. Но пол на втором этаже был очень холодным, и ноги зябли даже в носках. Повар и сын быстро спустились в кухню, едва освещенную запальниками газовой плиты. Доминик обеими руками сжимал ручку сковороды. Медведь (если это был медведь) к тому времени открыл входную дверь и всей грудью навалился на дверь-ширму. Пошатываясь, медведь вломился в кухню. В сумраке поблескивали его зубы.

— Угомонись, Стряпун. Это я, а не медведь, — сказал Кетчум.

Белая вспышка, которую Дэнни принял за блеск медвежьих зубов, оказалась новенькой гипсовой повязкой на правой руке сплавщика. Повязка была внушительной: от середины ладони почти до локтя.

— Простите, что напугал вас, парни, — добавил Кетчум.

— Закрой входную дверь, а то ты мне всю кухню выстудишь, — проворчал повар.

Сковороду он положил на нижнюю ступеньку лестницы. Кетчум не без труда пытался закрыть дверь левой рукой.

— Да ты еще и пьян, — поморщился Доминик.

— У меня только одна рука, Стряпун, и я, между прочим, не левша, — сказал на это Кетчум.

— Ты так и не протрезвел, — укоризненно покачал головой Доминик Бачагалупо.

— Думаю, ты помнишь, каково… после такого, — буркнул Кетчум.

Дэн помог ему закрыть входную дверь.

— Ты наверняка голоден, — сказал мальчик.

Рослый Кетчум левой рукой взъерошил ему волосы.

— Обойдусь без еды, — ответил сплавщик.

— Надо поесть. Это поможет тебе протрезветь, — возразил Доминик.

Повар открыл холодильник.

— У меня тут мясной рулет. Он и холодным идет неплохо. Могу полить яблочным соусом.

— Обойдусь без еды, — повторил сплавщик. — Стряпун, мне нужно, чтобы ты поехал со мной.

— Поехать? Куда? — спросил Доминик, но даже Дэн своим разумом двенадцатилетнего мальчишки понял, что отец лукавит, прекрасно зная, о чем идет речь.

— Ты знаешь куда, — коротко ответил Кетчум. — Я вот только не очень помню точное место.

— Пить надо было меньше, оттого и не помнишь.

Кетчум опустил голову, качнулся. Дэнни показалось, что сплавщик вот-вот рухнет на пол. Но он устоял. Потом Кетчум с отцом стали о чем-то вполголоса переговариваться. До мальчика долетали лишь обрывки фраз. Взрослые говорили скупо, взвешивая каждое слово. Сплавщик не знал, что именно известно Дэнни о смерти матери. Доминик опасался, как бы у Кетчума не вырвалось словцо или замечание, которое сыну слышать незачем.

— И все-таки, Кетчум, ты бы попробовал мясной хлеб, — снова предложил повар.

— С яблочным соусом — пальчики оближешь, — добавил его сын.

Сплавщик плюхнулся на табурет. Руку в гипсе он осторожно опустил на разделочный стол. Трудно было представить что-либо более несовместимое, чем резкий, состоящий из сплошных острых кромок Кетчум и эта хрупкая стерильная гипсовая повязка. Она смотрелась столь же нелепо, как протез руки. (Потеряй Кетчум руку, он предпочел бы пользоваться культей, орудуя ею, как палкой.)

Дэнни вдруг захотелось потрогать повязку, ощутить, каков он, гипс. Теперь, когда Кетчум сидел, это вполне можно было сделать. Даже пьяный, сплавщик угадал его мысли.

— Валяй трогай, — разрешил Кетчум, подвигая руку поближе к Дэнни.

На пальцах сплавщика оставалась не то смола, не то запекшаяся кровь. Они странно торчали из гипсового плена и не шевелились. Врач сказал Кетчуму, что в первые несколько дней ему будет больно шевелить пальцами. Дэнни осторожно ощупывал гипсовую повязку.

Повар отрезал другу щедрый ломоть мясного хлеба и обильно полил яблочным соусом.

— Могу налить молока или апельсинового сока, — предложил Доминик. — Или кофе сварю, если хочешь.

— Ну и скудный у тебя выбор, — сказал Кетчум, подмигнув Дэнни.

— Скудный, — повторил повар, качая головой. — Тогда я сделаю тебе кофе.

Дэнни хотелось, чтобы взрослые завели разговор о чем-нибудь. Он знал достаточно о жизни каждого из них, а вот о своей матери — очень и очень мало. В том, что было связано с ее смертью, любая мелочь была уместной и важной. Дэнни хотел знать о матери все, что только можно. Но его отец был человеком осторожным (или стал таким после гибели жены). Даже Кетчум, отдалившийся от собственных детей, был очень осторожен с Дэнни и всячески опекал мальчишку. Как, впрочем, и Эйнджела.

— Если ты будешь пьян, я с тобой никуда не поеду, — сказал повар.

— А я возил тебя туда, когда ты еле языком ворочал.

Чтобы не сболтнуть лишнего при Дэнни, Кетчум подцепил кусок мясного хлеба, обмакнул в яблочный соус и принялся жевать.

— Если тело не застряло под затором, оно плывет медленнее бревен.

Доминик Бачагалупо стоял к другу спиной и, казалось, разговаривал не с Кетчумом, а с кофейником.

— Или, бывает, тело прицепится к какому-нибудь одиночному бревну.

Дэнни уже слышал подобные объяснения. Тогда они касались его матери. Ее телу понадобилось несколько дней — три, если быть точным, — чтобы доплыть от места гибели до створа плотины. Отец рассказывал мальчику: когда человек тонет, его тело вначале погружается в воду, а затем всплывает.

— По выходным плотины закрывают, — сказал Кетчум, имея в виду не только плотину Покойницы, но и Понтукскую плотину на Андроскоггине.

Он лишь учился есть левой рукой и потому ел непривычно медленно.

— Ну что, правда с яблочным соусом вкуснее? — спросил Дэнни.

Кетчум утвердительно кивнул, продолжая смачно жевать.

Кухня наполнилась ароматом кофе.

— Пожалуй, я мог бы заняться беконом, — произнес Доминик, обращаясь больше к самому себе, нежели к Кетчуму и сыну.

Сплавщик молча ел.

— Думаю, бревна уже добрались до первой плотины, — добавил повар, по-прежнему разговаривая как бы с самим собой. — Я имею в виду наши бревна.

— Я знаю, о каких бревнах и какой плотине ты говоришь, — отозвался Кетчум. — Да, бревна приплыли туда в то время, когда ты стряпал ужин.

— Значит, побывал у того коновала? — спросил повар, чтобы переменить тему. — Конечно, для наложения гипса особой гениальности не требуется. Но ты любишь рисковать.

С этими словами Доминик отправился к уличному ларю за беконом. В теплое пространство кухни ворвался шум реки.

— Это ты любил рисковать, Стряпун! — крикнул в темноту Кетчум и тут же спохватился, осторожно поглядев на Дэнни. — Когда твой отец выпивал, ему бывало хорошо.

— Бывало. На какое-то время, — сказал повар, вываливая пласт бекона на разделочную доску.

Дэнни повернул голову к отцу. Кетчум продолжал поглощать мясной хлеб. Когда он заговорил, то слова произносил с паузами и язык его слегка заплетался.

— Если тела плывут медленнее бревен, когда, по-твоему, Эйнджел достигнет места, название которого я все время забываю?

Дэнни попробовал сам прикинуть время, но и ему, и Кетчуму