Хирург срывает маску с лица, закуривает прямо в коридоре и вдруг, как-то неестественно громко засмеявшись, поздравляет нас с успешно проведенной операцией. Из операционной выходят еще врачи и медсестры. Все нас поздравляют, будто это мы сегодня совершили великое чудо: спасли жизнь самого близкого человека.

Мой отец выжил. В чем же тогда состояла вина человека, которого я убил? И почему так явственно ощущалось его присутствие здесь этой ночью? Какую роль он сыграл в том, что произошло? За что я его убил? Почему я так боялся дойти до конца этого больничного коридора, когда все кончилось благополучно? Он не оставит меня в покое, пока не вспомню, не восстановлю свою память, давшую сбой в тот момент, когда я спустил курок, словно не ему, а себе в голову выстрелил. Психологическая травма, такое бывает, я когда-то читал… Мне нужно избавиться от этой травмы во что бы то ни стало. Избавиться от травмы и все вспомнить, а не впадать в спячку. Моя жертва все равно не даст мне уснуть.

Я должен найти ответ.

Оставляю маму и счастливую группу в белых халатах радоваться сегодняшнему утру, а сам ухожу все дальше и дальше от них по коридору. Мне нужно найти ответ – во что бы то ни стало, любой ценой. Голос хирурга, этой ночью победившего смерть, настигает меня.

– Теперь вы можете отдохнуть, – размеренно, как гипнотизер, говорит он, – все самое страшное закончилось. Отправляйтесь домой со спокойной совестью.

– Нет, – отвечаю я ему и упрямо продолжаю продвигаться вперед – мне нельзя останавливаться. Дохожу до разветвления коридора – перекрестка дорог, – в прошлый раз я так и не смог решить, куда повернуть: направо или налево. Возможно, поэтому и не нашел ответа. Но сейчас я проверю обе возможности, дойду до конца.

Поворачиваю направо. Позади слышатся шаги. Шаги меня догоняют – не стану обращать внимания, не стану оборачиваться, все это очевидные препятствия, чтобы мне помешать узнать правду.

– Максим! Подожди!

Мама! Самый иезуитский способ выбран, чтобы меня сбить. Я не могу не остановиться.

Господи, как же она запыхалась! Видно, долго бежала.

– Там нет выхода. Кажется, ты заблудился. Ну не удивительно – такая ужасная ночь.

Мама улыбается, я беру ее под руку – она доверчиво опирается на меня, все недоразумения между нами забыты. Нервной скороговоркой рассказывает, что пережила и что передумала за то время, пока шла операция. Я тоже рассказываю. Мы идем вместе по коридору, сделавшемуся совсем нестрашным. И вдруг мама останавливается и озабоченно смотрит на меня.

– Ты не должен никого обвинять в том, что случилось. Никого, – с нажимом на каждом слове повторяет она, – слышишь? Это просто несчастное стечение обстоятельств, ты меня понимаешь?

– Понимаю, – лгу я и еле-еле сдерживаюсь, чтобы не выдернуть руку и от нее не сбежать. Все испорчено, ничего уже не исправить.

– И в том, что произошло потом, тоже не было ничьей вины. Послеоперационное осложнение – проблема ослабленного организма, а не…

И тут я не выдерживаю. Бросаю ее посреди коридора и убегаю. Впереди приоткрытая дверь, в щель просачивается темнота. Там, за этой дверью, самое страшное, но я очертя голову назло себе, назло маме, назло всем, кого люблю, бросаюсь туда.

Деревянная лестница. Взлетаю по лестнице вверх, комната… освещенная тусклым бра… Голова разрывается от боли на ужасные кровавые осколки – и я просыпаюсь.

Просыпаюсь, но темнота, еле-еле освещенная тусклым светом, не кончается. В ужасе бьюсь, пытаясь из нее вырваться, мне представляется, что я ослеп, и вспоминается девушка из парка. Запутываюсь в чем-то мягком, удушливая шерсть закрывает мне рот, перекрывает дыхание. Отчаянно борюсь с невидимым врагом – и наконец его побеждаю. Это всего лишь плед, которым я закутался с головой, перед тем как уснуть. За окном тусклый, как бра из моих время от времени повторяющихся кошмаров, рассвет.

Неприютное, серое, холодное утро. Но меня почему-то неодолимо тянет выйти на улицу. Мне кажется, что, если останусь дома, пропущу нечто важное.

Непроснувшийся город пуст, как в каком-нибудь фантастическом фильме. Тревожно и немного жутко. И свет ненужных уже фонарей тревожен и жуток. И звук моих шагов, слишком громкий в этой сонной тишине, меня пугает. Я представляю себя неким монстром, разгуливающим по опустевшему городу.

Но тут к грохоту моих шагов прибавляется еще один звук – странный, я не сразу могу определить его суть, но подающий неясную надежду. Останавливаюсь и прислушиваюсь. Легкое ритмичное постукивание… Каблуки? Нет, так может постукивать трость по асфальту – трость слепого.

Иду на этот почему-то обнадеживающий звук, стараясь ступать неслышно, чтобы его не спугнуть, не потерять. Сворачиваю на перекрестную улицу – и вижу ее, девушку из парка. Ну конечно, это она, никто другой не мог бы мне встретиться на этой фантастической улице. Иду за ней осторожно, еле-еле касаясь ногами асфальта. Как уверенны ее движения, как легко она ориентируется в невидимом для себя пространстве! Трость ей совсем не нужна, она и без нее совершенно легко и свободно движется.

Трость нужна мне. Для того чтобы я ее услышал и пошел за ней.

Девушка остановилась возле какого-то здания офисного типа, открыла ключом дверь и вошла внутрь. Я тихонько подошел ближе. В окнах на первом этаже зажегся свет. Зачем нужен свет слепой?

Свет, как и трость, нужен не ей, а мне. Свет в окнах – зажженный для меня маяк, сигнал, на который я должен ориентироваться. Войти вслед за ней?

Я прочитал вывеску, которая висела над входом: «Детективное агентство», страшно удивился, смутился, непонятно чему обрадовался и, так и не разобравшись со своими чувствами, вошел внутрь.

Девушка сидела, задумавшись, в офисном кресле за каким-то необъятно огромным столом. Услышав, как хлопнула дверь, она вздрогнула и посмотрела прямо на меня.

Рисунки Кати Семеновой представляли собой своеобразный дневник, который девушка завела за три месяца до своей гибели. На каждом из них имелась дата, но числа и названия месяцев были не просто проставлены, а входили в сюжет картины. Вот Катя сидит на скамейке, то ли в парке, то ли в каком-то сквере, по дорожке идет человек, в руке у него газета за 26 сентября. В этот день в местной «Вечерке» вышла большая статья о молодой талантливой художнице Екатерине Семеновой, как узнала Полина позже. Картинка залита радостным светом, наполнена ощущением счастья. Вот Катя и этот же человек прогуливаются по улице – электронные часы у входа в магазин показывают новую дату: 1 октября. День открытия персональной выставки Екатерины Семеновой, еще один счастливый день. Вот Катя и ее спутник входят в здание театра – на афише 16 октября. Яркий, желтый, жизнерадостный кленовый лист, летящий по ветру, слегка подпорчен темными пятнами сбоку. А дальше…

Темные пятна проступают все более отчетливо. Теперь они на всем: на дорожках, скамейках, лицах прохожих. Настроение стремительно меняется. Одиночество, боль, безнадежность, обида видны в каждом рисунке. И образ спутника тоже меняется стремительно. Он пугает ее, он ее мучает.