«Ты окажешься там, где тебе и место», – шепчет ма.

Я запихиваю фотографию обратно в шкатулку и кручу косяк, чтобы выдуть из головы мысли. Мне не следует курить, я ведь беременна, но воровать у коллег, чтобы прокормить нас обоих, тоже не следует. И потом, стресс матери плохо влияет на младенца, так ведь? По крайней мере, это нас обоих немного расслабит.

Я морщусь от этого слова. Мать.

В детстве я клялась себе, что моя жизнь будет не такой, как у ма. Я прилежно училась, поступила в университет, избавилась от акцента и все равно каким-то образом оказалась на проторенной моей мамашей дорожке: я беременна от отвратительного мне мужика, я краду у хороших людей, чтобы есть – чтобы мы могли есть.

Подношу косяк к губам и жадно затягиваюсь. Когда первые несколько затяжек ударяют мне в голову, я снова достаю фотографию из шкатулки и вмазываю кончик косяка в лицо Дэну. В трансе я смотрю, как лицо сморщивается и чернеет, а светящиеся оранжевым искры пожирают его улыбку.

Я окидываю взглядом пустую комнату, темную в вечерних сумерках, и горло у меня внезапно сжимает тоска от всего этого.

Мне нужно найти долгосрочное решение, как можно скорее.

6

Анна

Остается 33 часа

Пятница, 5 апреля 2019 года, 00:53

Когда мне было четырнадцать, меня сбила машина.

Тогда мы еще жили в Лондоне, я должна была пойти с подругой в кино на углу Эджвер-стрит и опаздывала. Интересно, что сейчас я даже не помню, что был за фильм. Как только я почувствовала, что мои ноги в воздухе, все остальное потеряло значение. Все, что я любила, все, во что глубоко верила, было выбито из меня пикапом, который ехал на скорости шестьдесят километров в час. Я могла думать только о боли. О криках пешеходов, которые с ужасом смотрели на происходящее. О звуке, с которым моя макушка впечаталась в горячий металлический капот. О ветровом стекле, хрустнувшем под моим весом.

Только так я и могу это описать: похитители ворвались в мою жизнь и сбили меня на полной скорости, как внедорожник.

Я по-прежнему сижу в темноте.

В бедре у меня пульсирует, после того как у меня из-под ног выдернули кусок пластика. Я сижу здесь уже несколько часов, прислонившись затылком к стене и слушая удары моего сердца о грудную клетку и электронное гудение камер, которые следят за мной из каждого угла. Может, никакого гудения нет. Может, это у меня в голове.

Глаза у меня щиплет от штукатурки, которая попала под веки, губы словно распухли, и их покалывает, как будто перчатка этого человека все еще зажимает мне рот. Но это ничто по сравнению с агонией, которая охватывает меня при мысли о Заке.

Я все еще надеюсь, что скоро проснусь. Что это какой-то лихорадочный кошмар. Когда я думаю о том, где он сейчас, через что он прошел, как ему, наверное, одиноко и страшно, то снова чувствую прилив адреналина, и мои вдохи и выдохи становятся всё короче и короче. Дикая паника выдавливает из меня жизненные силы.

Ты не поможешь Заку, если будешь просто так сидеть в темноте.

Я закрываю глаза и глубоко вдыхаю, потихоньку стараясь изгнать из сознания парализующий страх. Я чувствую, как паника поднимается и снова уходит. Вверх и вниз, как приливная волна. Я делаю это, пока мне не удается достичь состояния острого как бритва фокуса, как в операционной, и открываю глаза.

Я должна пойти в полицию.

Я не могу сделать то, что они просят. Это противоречит обещаниям, которые я давала самой себе: защищать, сохранять жизнь. Это аморально, это противозаконно. Я стану такой же преступницей, как они. Даже хуже. Даже если бы я это сделала, Зак все равно сейчас непонятно где, с жестокими незнакомцами, которые не желают ему добра.

Меня мгновенно накрывает страх, а кончики пальцев начинает покалывать от неотступного желания начать дергать ресницы. Я сжимаю руки в кулаки и снова начинаю делать медленные вдохи и выдохи.

Вставай, Анна. Вставай.

Я опираюсь дрожащей рукой о стену и с трудом поднимаюсь на ноги.

Может, мне и не придется идти в полицию, может, соседи что-то видели или слышали. Но если бы они заявили в полицию, кто-нибудь уже пришел бы к дому. Разве кому-нибудь покажется необычным, что мимо его дома едут фургоны грузчиков?

Я вспоминаю людей, которые живут в округе. Все они состоятельные и необщительные; ни о каком добрососедстве здесь и речи нет. Каждый из нас так занят, что не поднимает глаз на соседа. Я чувствую, как из меня капля за каплей уходит надежда, а вместо нее приходят страх и чувство одиночества.

Сегодня яркая луна, свет льется в окна и отражается в поверхности стеклянного журнального столика. Я смотрю на сумрачные очертания телефонов, связки новых ключей, кружек, которые они оставили после себя. Мне хочется отнести их на улицу и снова и снова швырять их о подъездную дорожку, пока не останется ничего, кроме крошечных фарфоровых осколков. Все, чего они касались, опорочено.

Я делаю шаг по направлению к журнальному столику, чтобы взять телефон, и замираю, внезапно услышав звук.

Скрёб, скрёб, скрёб.

Сердце начинает трепетать у меня в груди, я смотрю в сторону закрытой двери кабинета. С другой стороны кто-то скулит.

Я бросаюсь в коридор, чувствуя, как глаза начинают жечь слезы облегчения. Как только я открываю глаза, навстречу мне кидается Мишка и начинает описывать вокруг меня круги, роняя на пол капли мочи – так долго ему пришлось терпеть. Я падаю на колени и беру его на руки, вдыхая его щенячий запах. Его шерсть впитывает мои слезы, я чувствую, как бьется его маленькое сердце.

Они не все забрали. У меня, по крайней мере, есть ты.

Он выворачивается и ковыляет к двери на задний двор, за ним тянется мокрая дорожка. Я поднимаюсь на ноги и открываю ему дверь; он даже не обнюхивает траву, а приступает к делу, едва успев выбежать на газон.

Все это время мои мысли были только о Заке, но, найдя Мишку, я сразу вспоминаю про всех, кого это коснулось.

Пола мертва.

Эти слова обрушиваются на меня, как будто я слышу их впервые. Когда от нас ушел Адам, Пола быстро стала для нас с Заком спасательным кругом. Умела рассмешить Зака так, как не удавалось мне. Благодаря ей я могла говорить себе, что у меня все под контролем, хотя на самом деле это было не так, и что я хорошая мать, хотя я в этом совсем не уверена. Мы полюбили Полу, она стала частью нашей семьи.

А теперь она мертва из-за меня.

Я стою в тишине, не понимая, как все это исправить, отчаянно пытаясь придумать способ узнать, что это за люди и как привлечь их к ответственности. Я вспоминаю про кружки на журнальном столике в гостиной.

Наверное, на ободке остались образцы ДНК. Я могла бы положить их в пакет и сохранить немногочисленные следы, которые они оставили после себя. Но стоит мне пошевелиться, как сразу же появляется стойкое ощущение, что за мной наблюдают. От него у меня встают дыбом волоски на затылке. Я поднимаю лицо к крошечной камере над дверью и смотрю прямо в объектив – она так хорошо спрятана, что ее едва можно заметить в полутьме.