— Эта блузка совершенно меняет цвет твоих глаз, Розалинда. Они делаются такими ярко-фиолетовыми.

Хоп! Оп-ля! Я дернула маму за юбку, чтобы ясно было — я к ней обращаюсь, а не к нему.

— А помнишь ту фиолетовую рубашку Саймона? Он частенько ее надевал, когда приходил к нам. Помнишь, как он водил нас на пантомиму? Он и тогда в ней был. А еще когда мы ходили с ним на автогонки, в картинную галерею и на цветочную выставку. И когда он в последний раз навещал бабушку.

Пучеглазый откинулся на спинку дивана, закатил глаза и едва заметно вздохнул, а мама сказала:

— Китти, а ты все уроки на завтра приготовила?

— Все, — отвечала я. — Я сперва Джуди помогла, а потом и свои сделала. У Джуди теперь нелады с дробями. Помнишь, как Саймон обычно помогал ей делать уроки? Ты еще говорила, что у него ангельское терпение.

Мама посмотрела на меня своим особым взглядом. Сказать по правде, она совсем не похожа на тех тетёх, что делают вид, будто жили как мышки, пока не встретили мужчину своей судьбы. Но, конечно, я замечала, что мама уже по горло сыта моими вечными «Саймон то», «Саймон это», я так все это раздувала, что можно было подумать, будто эти двое расстались в двух шагах от алтаря.

— А музыкой ты уже занималась?

— Ты же слышала. Я играла «Менуэт ре минор» и «Радостно понесу я мой крест», помнишь, как Саймон рассказывал, что в детстве думал, что они поют «Радостно понесусь я окрест»?

Саймон то, Саймон это… Джеральд Фолкнер за маминой спиной сощурил глаза и медленно провел двумя пальцами по горлу, глядя прямо на меня. По выражению его лица я могла судить, что это было скорее шуткой, чем угрозой, но притворилась, будто все наоборот, и поспешно встала.

— Хорошо. Я уйду, — сказала я тихим дрожащим голосом. — Я же вижу, что вам мешаю. Оставляю вас наедине. Пойду к себе наверх, постараюсь найти, чем бы заняться…

Я произнесла это еле слышным голосом, чтобы они решили, будто я так и просижу в одиночестве в своей комнате без дела до самой ночи.

— Не глупи, — спохватилась мама, и в голосе ее прозвучали нотки раскаянья.

Она похлопала по дивану, приглашая меня сесть рядом с собой.

— Ну же, садись. Мы будем рады, если ты останешься. Правда, Джеральд?

— О, конечно, — невозмутимо произнес Пучеглазый, глядя на меня как на пустое место. — Конечно, мы хотим, чтобы ты осталась. Как-никак, это твой дом, а не мой.

Вот уж в это трудно было поверить! Пару недель этот тип, конечно, просидел вежливо на диване, а потом совершенно освоился и стал вести себя так, словно он у себя дома. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

Между тем, кто пришел погостить, и тем, кто живет в вашем доме по праву — большая разница. Гости сидят там, где им скажешь, и делают то, что вы им предлагаете, пока вы не пригласите их заняться чем-то другим. Если предложить им чашечку чаю и показать слайды, снятые в отпуске, то они так и останутся сидеть, как прикованные, пока вы ни пригласите их в кухню лущить горох. Гости не вскочат просто так по собственной воле и не станут расхаживать по вашему дому, рыться в вашем хозяйственном шкафу в поисках молотков и гаечных ключей и совать нос в ваши спальни.

— Китти, можно мне заглянуть к тебе на минутку?

Я постаралась поплотнее закрыть дверь, так что чуть голову себе не прищемила.

— Зачем?

Пучеглазый помахал инструментами.

— Я ищу воздушную пробку в батареях. Похоже, что она именно в твоей комнате.

Он кивнул в сторону моей двери. Рукава его рубашки были завернуты, пальцы все в масле, так что он явно говорил правду.

— Ладно.

Я раскрыла дверь, насколько это было возможно. Он стоял и ждал.

— Ну? Можешь ты открыть дверь? — повторил он.

— Я уже открыла, шире не открывается.

— А что с ней не так? (Ох, у него прямо глаза заблестели: «Ага! Еще одна работенка, которая позволит мне крепче присосаться к моей Розалинде!»)

— Да все с ней нормально, — огрызнулась я. — Просто парочка книг лежит за ней на полу, вот и все.

— Парочка книг! — присвистнул Пучеглазый. — Да у тебя там, поди, вся Шотландская энциклопедия: дверь-то совсем не открывается.

Я ничего не ответила. Думаю, он верно истолковал, что означало мое молчание. Все же я еще чуть-чуть приоткрыла дверь, отчего все мои хрестоматии по английской литературе наехали друг на дружку и корешки их затрещали. Пучеглазый бочком пролез внутрь и огляделся в темноте.

— Что это у тебя тут так темно? — удивился он. — Почему ты занавески не раздвинешь?

Я отступила, спотыкаясь о компьютерные провода и щипцы для завивки, валявшиеся на полу.

— Не успела.

— Не успела? Да уже почти вечер! Если не поторопишься, то скоро будет пора их снова закрывать.

Я пропустила его нотацию мимо ушей. Джеральд Фолкнер поднял ногу и аккуратно уместил ее между пластиковыми пакетами с клубками шерсти и давно забытыми грязными чайными чашками. Было видно, что он изо всех сил старается не наступить на разбросанную повсюду одежду, которую я так и не успела повесить в шкаф. Ковра под вещами почти не было видно. В конце концов он таки наступил каблуком в миску с мюсли. Слава Богу, Флосс успела вылакать почти все молоко, и хлопья засохли.

Он раздвинул шторы. В комнату хлынул свет.

Пучеглазый застыл как громом пораженный.

— Боже милостивый! — прошептал он потрясенно. — Да это же компостная куча дизайнера!

Пучеглазый изумленно оглядывался вокруг. Картина и впрямь была неприглядная, признаю. Почерневшие шкурки бананов не выглядят так противно в мусорном ведре, но когда они валяются на смятых простынях, да еще с налипшей кошачьей шерстью — это зрелище не для слабонервных. А вдобавок повсюду разбросаны косметика, бигуди и расчески. И конечно, игральные карты намного аккуратнее смотрятся, когда сложены стопкой. А если бы ящики комода были задвинуты как положено, мое белье не валялось бы на полу.

Джеральд Фолкнер наклонился и поднял кружку с остывшим кофе, покрывшимся толстым слоем зеленой плесени.

— Как интересно, — пробормотал он. — Этот вид плесени нечасто встретишь.

— Мне кажется, ты говорил о воздушной пробке в наших трубах.

Заметили? Я сказала не просто «в трубах», а «в наших трубах». Я надеялась, что если мне удастся дать Пучеглазому почувствовать, что он чужак в нашем доме, он в конце концов уберется восвояси. Но моим надеждам не суждено было сбыться.

— Ах да!