– Прости за бестактность, но… найти в жизни что-нибудь конкретное и по-настоящему этим интересоваться – уже само по себе достижение, разве нет?

Цкуру подумал, не издеваются ли над ним, и взглянул в простодушное лицо собеседника. Но тот, похоже, и в самом деле так думал. Всерьез и без тени сомнения.

– Ты, Цкуру, наверное, любишь мастерить? Вот и имя у тебя такое… созидательное.

– Ну да, – ответил Цкуру. – Всегда любил что-нибудь конструировать.

– А вот у меня не так. Я сроду ничего реального создавать не умел. В школе на уроках труда никакие поделки у меня не получались. Даже из детского конструктора, где все расписано по шагам, не мог ничего собрать как надо. Про всякие абстракции размышлять – вот это по мне, никогда не устану. А вот создать ничего не способен. Еду, правда, готовить люблю; но стряпня, сам понимаешь, – процесс скорее разрушения, а не созидания… В общем, таким неумехам, как я, на стройфаке не место.

– Чем же ты хочешь заниматься?

Приятель немного подумал.

– Не знаю. Я, в отличие от тебя, не могу сказать – вот, мол, хочу заниматься конкретно тем или этим. Больше всего люблю просто думать как можно глубже. Свободные мысли в чистом виде. И все. Хотя думать свободные мысли в чистом виде – это в каком-то смысле все равно что создавать пустоту…

– Ну, немного создателей пустоты в этом мире тоже не помешает.

Приятель рассмеялся.

– Если все начнут вместо помидоров и салата создавать пустоту – боюсь, в этом мире будет не очень уютно жить!

– Наши мысли – как бороды, – сказал Цкуру. – У мужчин их не бывает, пока не вырастут. Не помню, кто это сказал…

– Вольтер, – отозвался приятель-младшекурсник. И, потирая гладкий подбородок, улыбнулся светло и открыто: – Но ко мне эта фраза неприменима. Бороды пока не выросло, зато думать всякие мысли с детства люблю…

Кожа на его лице и правда была как у ребенка. Брови – тонкие, но густые, а уши похожи на морские ракушки.

– Наверно, Вольтер все же говорил не о мыслях как таковых, а о рассуждениях, – сказал Цкуру.

Приятель чуть заметно кивнул.

– А рассуждения приходят от страданий. И ни возраст, ни борода тут ни при чем.

Звали его Хайда[9]. Фумиа́ки Ха́йда. Когда он представился, Цкуру тут же подумал: «Ну вот, еще одна цветная фамилия! Mister Gray…» Хотя, конечно, серый – это скорее отсутствие цвета, а не наличие.

Оба довольно замкнутые по характеру, они болтали так все увлеченней и вскоре подружились. Встречались каждое утро в одно и то же время и вместе плавали. Оба – кролем на длинные дистанции, но Хайда сначала – немного быстрее. С детства он ходил в секцию плавания и приучился грести так, чтобы не расходовать силы зря. Его лопатки порхали над водой, как крылья бабочки. Впрочем, он постоянно объяснял Цкуру, как лучше двигаться, и вскоре они уже плавали с одинаковой скоростью. А разговоры, поначалу сводившиеся только к технике плавания, превратились в беседы на самые разные темы.

Хайда был невысоким и симпатичным. Лицо – узкое, слегка вытянутое, точно у древнегреческих статуй, – отличалось интеллектом и элегантностью, которое после нескольких встреч начинаешь воспринимать как нечто совершено естественное. Ничего общего с кукольными красавчиками, чья смазливость бросается всем в глаза.

Коротко стриженный, вечно какой-то слегка перекрученный, в одних и тех же светлых парусиновых брюках, этакий небрежно-расслабленный. При этом во что бы ни одевался, все вещи смотрелись на нем очень естественно. Больше всего любил книги, хотя, как и Цкуру, современной прозы почти не знал – предпочитал труды по философии или классику. Еще он ценил драмы – древнегреческие и Шекспира. И отлично разбирался в театрах но и бунраку[10]. Родом он был из префектуры А́кита, светлокожий, с длинными пальцами. Алкоголь, как и сам Цкуру, переносил с трудом, зато отличал на слух Мендельсона от Шумана (чем Цкуру похвастать не мог). Страшно застенчивый – во всякой компании больше двух человек любил оставаться незаметным. Тем загадочнее для такой натуры смотрелся глубокий шрам на шее – длиной сантиметра четыре, как от ножа.

В Токио Хайда приехал той весной и поселился в студенческом общежитии недалеко от вуза, но подружиться пока ни с кем не успел. Поняв, что у них много общего, они начали видеться чаще, и Хайда стал появляться у Цкуру в гостях.

– Шикарное логово для простого студента! – с любопытством заметил он, зайдя в гости впервые.

– Отец в Нагое заведует риелторской фирмой, у которой несколько квартир в Токио, – объяснил Цкуру. – Пока они пустуют, меня пускают пожить. До меня здесь жила старшая сестра. Закончила вуз – съехала, теперь живу я. Все на контору оформлено.

– Так твои предки – богачи?

– Да как сказать… Богачи, не богачи – я и сам не пойму, если честно. Да и отец вряд ли сможет сказать, сколько он стоит на самом деле, пока не соберет за одним столом бухгалтера, адвоката, аудитора и консультанта по инвестициям. Но пока не бедствует, дает вот мне здесь пожить. И на том спасибо.

– Но тебя, похоже, этот бизнес не привлекает?

– Нисколечко. В таком бизнесе нужно постоянно что-то передвигать: то справа налево, то слева направо – большие деньги, огромные суммы. У меня ко всей этой возне душа не лежит. Все-таки я – не отец. Мне куда радостней строить станции, пускай это не так прибыльно.

– Ограничиваешь интерес? – уточнил Хайда и широко улыбнулся.

* * *

С этой квартиры – элитной «двушки» в районе Дзиюгао́ка – Цкуру так никуда и не съехал. Окончил вуз и поступил в солидную фирму с головным офисом на Синдзю́ку, а жить остался там же. Когда ему стукнуло тридцать, отец умер, и квартира досталась Цкуру в наследство. Похоже, отец с самого начала планировал завещать эту недвижимость сыну и переоформил ее на имя Цкуру, ничего ему об этом не сообщив. Риелторский бизнес отца унаследовал муж старшей сестры, и Цкуру преспокойно строил дальше свои станции, а в Нагою почти не возвращался.

Приехав на похороны отца, он смутно надеялся, что хоть кто-нибудь из четверых друзей навестит его с соболезнованиями. И еще думал: если это случится, какими словами их встретить? Как с ними общаться? Но никто не появился. Цкуру воспринял это как с обидой, так и с облегчением. «Неужели все вот так и закончилось?» – думал он. Больше в прошлое не вернуться. Каждому из нас теперь за тридцать. Хватит уже мечтать о нерушимом братстве людей.