В оккупированном городе Костя с матерью остались случайно. Они увязали пожитки, договорились с железнодорожниками и собрались выехать в Омск, к жене покойного сына. Но получилось так, что за неделю до сдачи города Костю послали на рытье окопов в дальнюю деревню. А когда он вернулся, об отъезде думать было поздно: в город нагрянули гитлеровцы.

А затем, сам того не ожидая, Костя стал участником подполья, да не рядовым, а святою святых подполья — радистом.

Началось с того, что в январе сорок второго года в Горелове появился паренек старше Кости года на три. Это был Миша Токарев — радист, присланный разведотделом Н-ской армии в распоряжение Чернопятова.

Чернопятов счел самым удобным укрыть Токарева в домике с вишневым садочком.

В лице Кости Токарев нашел верного помощника. Радист никуда не отлучался из дому и только по ночам выходил на часок — другой во двор подышать свежим воздухом. Когда он проводил сеансы, Костя безотлучно находился при нем, с огромным интересом и жадностью вникая, в тайны знакомого ему дела.

Да иначе и быть не могло. Еще с пятого класса школы Костя увлекался радиоделом, был старостой кружка радиолюбителей-коротковолновиков в городском доме пионеров, хорошо изучил азбуку Морзе. По разработанной им схеме кружок сконструировал очень интересный портативный приемник, который был отмечен на областном смотре пионерской самодеятельности.

Для подполья было крайне важным иметь радиста-дублера, который в случае нужды мог бы заменить Токарева. Чернопятов, еще живя в доме Головановых, убедился, что Костя — сметливый, серьезный и надежный паренек, что ему, несмотря на молодость, можно вполне доверять.

С разрешения Чернопятова Токарев обучил Костю не только работе радиста-оператора, но и сложному шифровальному делу. Одобрил это начинание и разведотдел Н-ской армии.

В конце апреля сорок второго года Токарев допустил оплошность. Желая хоть чем-нибудь помочь семье, которая его укрывала, он как-то ночью отправился с мешком на станцию, чтобы набрать с платформы, стоявшей в тупике, угля. И больше не вернулся: на другой день Мишу Токарева нашли убитым на путях.

Трудная и ответственная обязанность радиста-шифровальщика легла на Костю.

Мать, конечно, знала обо всем. Но она не вмешивалась в его дела. Больше того: сердцем чувствуя, чем грозит сыну малейшая неосторожность, она помогала ему и во время сеансов дежурила во дворе. А по ночам молила Бога, чтобы Он отвел от сына беду…

Вот и сейчас мать сидела, держа в руках сорочку, и беззвучно плакала от сознания своей беспомощности. Она видела, что юность сына проходит в невзгодах, в смертельной опасности. Кто же повинен в этом? Война, кругом война… Она воспринимала судьбу Кости по-матерински, и сознание того, что он рискует жизнью во имя Родины и что такая жизнь — подвиг, который готовы совершить тысячи сынов народа, не могло умерить ее мучительной тревоги.

В кабинете военного коменданта города шло совещание. Тут были офицеры комендатуры, представители местной полиции, сотрудники полевой жандармерии и фельдгестапо, срочно созванные для обсуждения чрезвычайного положения.

Присутствовал и начальник гестапо, хотя он, как и прежде, считал, что розыск машины — не его дело. Он сидел и с наигранным вниманием разглядывал узоры на ковре.

Выступали все, кому не лень. Каждый считал своим долгом высказать какую-то догадку, предположение и хотя бы коротенькое, но собственное, отличное от других, мнение. Потом заговорил комендант майор Фаслер.

— Подытожим, господа, — сказал он. — Как ни печально, но большинство склонно предполагать, что на машину в пути следования совершено нападение. Из этого нам и надо исходить.

— Выходит, по-вашему, — не сдержался начальник гестапо, — что враги захватили живыми курьера с почтой, охрану и затянули их в лес?

— А что? — спросил комендант.

— Куда же девалась машина? — задал вопрос гестаповец. — С машиной им управиться было труднее.

— Они могли угнать машину, — робко высказал свое мнение начальник полиции.

— Нелепость! — воскликнул гестаповец. — Она не могла пройти незамеченной через пункты жандармерии. Мы имеем теперь проверенные данные о всех машинах, шедших в нашем направлении. Машины с курьером среди них нет.

— Что же вы предлагаете? — обратился к нему комендант.

— Искать, — ответил начальник гестапо. — Искать по маршруту ее следования, а не вблизи города…

Вошедший дежурный прервал его и попросил снять телефонную трубку. Гестаповец подошел к телефону.

Звонил его заместитель.

Он доложил:

— Только что видел Филина. Занимательная история. Он получил письмо от небезызвестного Новожилова…

— Командира партизанского отряда? — недоуменно спросил начальник гестапо.

— Совершенно верно.

Все присутствовавшие на совещании замерли и насторожились.

— Дальше! — потребовал начальник гестапо.

— Новожилов хочет прислать к нему свою дочь и просит, чтобы он пристроил ее где-либо в городе на работу, желательно около себя. И советует Филину выдать дочь за свою сестру. Понимаете? Между прочим, эта дочка владеет немецким языком. Филин уверен, что это партизанская разведчица или связная. Он хорошо знает Новожилова и отлично помнит, что у того есть три сына и никогда не было дочери. Я предполагаю, что партизаны замыслили какую-то комбинацию.

— Когда она должна явиться?

— Об этом в письме не сказано, но, очевидно, в ближайшее время.

— Гм… Да… Так… Сейчас я приеду, — проговорил начальник гестапо и положил трубку.

Взгляды всех остановились на нем.

— Что-нибудь новое? — с затаенной надеждой в глазах поинтересовался майор Фаслер.

— Да, новое, — ответил начальник гестапо, — но не имеющее никакого отношения к машине. Простите, но мне надо быть у себя.

Присутствующие переглянулись.

От домашних дел Костя освободился в двенадцатом часу ночи. Он успел выкупаться, принес воды из колонки, прополол грядку с луком, поставил подпорки возле расцветающих кустов золотого шара, сбегал к знакомому железнодорожнику и выпросил у него бутылку керосина. Потом он зашифровал телеграмму, спрятал ее и стал ждать своего времени.

Мать уже спала во второй комнате, а может быть, только делала вид, что спит.

Костя прошелся босиком по прохладному полу, вымытому им же, погасил свечку и вышел во двор.

Ночь стояла тихая, теплая. Со станции доносилось пыхтение и гудки маневрового паровоза, свистки сцепщиков и стрелочников, лязг буферов. Костя прошел до калитки и, убедившись, что она заперта, вернулся. Он сел на маленькую скамеечку, сделанную еще отцом, и прислонился спиной к стене дома.