Арсений не торопился с ответом, прежде стоило собраться с мыслями. При любом раскладе пахать ему, при этом хорошо если премия перепадет, а лавры и почести достанутся Каину. Но еще хуже будет сказать, что дело ясное, как божий день, и копать глубоко не стоит, а журналисты потом нароют что-нибудь сенсационное, и тогда мало не покажется никому.

Да и не шел у него из головы странный пенсионер Богдан Круковский.

– Рано, Генрих Львович. Слишком много вопросов.

– Каких вопросов? Все предельно ясно – две бригады повоевали, единственный выживший скончался в больнице. Подозреваемых нет, а истинных главарей к делу не привлечешь. Никогда! – последнее слово Каневский произнес с заметным нажимом.

– Вы смотрели мою докладную записку?

Старший прокурор раздраженно махнул рукой:

– Смотрел, ну и что? В перестрелке случайно погиб старик-пенсионер. Что из этого можно выжать? Неужели ты всерьез готов поверить в версию, что этот самый, – он заглянул в документы, – Круковский – вор в законе или чего похуже?

– Я пока ни во что не готов поверить, – спокойно ответил Арсений. – Но он убит пулей неизвестного происхождения, предположительно из снайперского оружия. Индивидуального, заказного, а значит – предельно дорогого. Оружие не найдено. Кто в него стрелял? Какая из двух группировок наняла снайпера и почему, имея такой козырь, они не перестреляли своих противников в пять минут? Следов снайпера, кстати, тоже найти не удалось. Получается, он стрелял с дистанции в два – два с половиной километра, что выдает в нем профессионала экстра-класса. Зачем нанимать такого спеца, чтобы убить всего лишь какого-то старика? Вторая пуля из того же оружия извлечена из салона одного из джипов. Зачем сделан этот выстрел? Продолжать?

Несколько минут Каневский листал протоколы, потом спросил:

– Кто же он тогда?

– Я не знаю. Но надеюсь узнать. Хорошо бы раньше телевидения – они уже начали копать вокруг балтийской перестрелки. Местный опер мне уже три раза звонил, спрашивал, можно ли информацией поделиться.

– Гнать их надо в шею!

– Если начнем гнать, Генрих Львович, они поймут, что дело нечисто, и влезут в дело по уши. Даже если Круковский обычный пенсионер, они с нас не слезут: «Старики и дети гибнут под пулями бандитов, а наши доблестные органы бездействуют…»

– Ладно, ладно, – старший прокурор поморщился, как от зубной боли. – Что ты предлагаешь?

– Хочу покопаться в связях Круковского, опросить друзей, знакомых, выяснить, что он делал в тот день…

Каин кивнул.

– Хорошо, согласен. Дело я пока оставляю, контроль за тобой. Две недели тебе, Арсений Юльевич, – до начала июля, не больше. Четвертого утром доложишь все, что удалось накопать, тогда и поговорим еще раз. И не забывай – на тебе еще «заказуха» Вокулика и взрыв в Рыбинском переулке. Эти дела с тебя никто не снимал.

– Я помню, Генрих Львович. Спасибо за доверие.

Закрывая за собой дверь кабинета, Арсений невесело усмехнулся: «Что тебе, брат, неймется? Работал бы как все, давно бы уже в старших прокурорах ходил. Нет, все время тянет правду искать!»

И он снова, в который уже раз за последние три дня увидел перед глазами неподвижное тело Круковского с неудобно поджатой рукой, красное пятно на застиранной водолазке, застывшая в мертвых глазах боль.

Почти ничего не видя перед собой, Арсений прошел через приемную Каина, машинально кивнул секретарше. И уже на выходе понял, что его так беспокоило. Вздрогнул и остановился.

Во взгляде погибшего пенсионера не было недоуменного «за что?». Не было и все. Круковский знал, за что его убивали.

– Арсений Юльевич, что с вами? – обеспокоено спросила секретарша Линочка. – Вам плохо?

– Что? А, нет-нет, спасибо, Лина, все нормально. Я просто задумался.

Результаты опросов пришли только в среду утром.

«Старший лейтенант Вебер скоро начнет от меня прятаться», – подумал Арсений, распаковывая курьерский пакет.

По его запросу балтийские оперативники весь вторник опрашивали жильцов дома номер девяносто три по проспекту Независимости, знакомых и соседей Круковского. В своем блокноте Арсений для краткости окрестил его БВ – по начальным буквам инициалов, Богдан Владиленович.

Всего люди Вебера опросили почти сорок человек. Может, демонстрировали усердие по приказу старшего лейтенанта – чтоб настырный столичный прокурор погряз в бумагах и отстал от занятых людей хоть на какое-то время, а может, то была маленькая месть балтийских оперов. Проигнорировать приказы нет никакой возможности, так хотя бы тупых служак поизображаем, пусть прокуратура сама в бумажном море ковыряется.

Арсений усмехнулся, достал первые листы с показаниями и принялся читать.

Минут через сорок, когда в показаниях седьмого по счету свидетеля повторился тот же набор общих фраз, Арсений записал в блокнот: «Противоречивых показаний нет. Если жизнь Круковского – легенда, то, надо признать, выстроена она очень четко».

Все опрошенные в один голос отмечали, что Богдан Владиленович был человеком хорошим, ответственным, исполнительным, скромным. Местные старухи, подъездные сплетницы, ничего плохого про него сказать не смогли, скорее наоборот.

…тихий он, приветливый, когда проходил мимо – всегда здоровался, учтиво так, не то, что нынешние. Савойской Марьяне, из сорок второй квартиры, пенсию носил, она сама-то ходить не может. Как видит, что я сумку несу, всегда предлагал помочь… а ведь сам не намного моложе меня. И не пил, ни капли не пил, вот такая странность у него была. Наши-то все мужики заливали, как один, даже Игнат, зять Вали Морнер с пятого этажа, и тот по праздникам стопку опрокидывал. Нельзя ему, зашитый, а все равно опрокидывал. А Богданвладиленыч – никогда. Может, конечно, он дома втихаря чего и пил, только это вряд ли, вот что я тебе скажу. Бутылок он из дома никогда не выносил, я бы заметила. Пьянок-гулянок не было, точно тебе говорю. А если без шума и песен, то зачем пить-то? Да еще одному, в закрытой квартире. Странный он, в общем, хоть и академик.

Да, этого подъездные старухи никогда понять не могли – Арсений за время работы в прокуратуре не раз натыкался на подобные показания. Все кругом пьют, и это нормально. Понятно и привычно. Вот и муж пил, и зять пьет, и внуки потихоньку начинают. Ну, так все же пьют, куда без этого. Отговорка железная: либо жизнь такая, что без алкоголя никуда, либо «а кто сейчас не принимает?» Мол, если все, так и мой с ними. Бывает, да, наливается по самое «не могу», чудеса всякие вытворяет.

Но это понятно, а потому – простительно. Все такие, а мой что – рыжий, что ли?

А вот если непьющий, тут возникают сомнения и подозрения. Стоит кому-то на празднике отказаться от рюмочки, сразу же следует первый вопрос: «В чем дело, здоровье не позволяет?» За ним второй: «Ты что, зашился?» И, если не зашился и со здоровьем все в порядке, тогда недоуменное: «Не уважаешь?»