На обратном пути Визнер был сильно на взводе, никак не мог успокоиться и все ругал южака-гессенца, называл его выскочкой и задавалой, тот еще тип, точно знает, как добиться эффекта, за ним нужен глаз да глаз, он поэтому специально и пошел за ним в туалет, чтобы сказать ему, он непременно должен прийти завтра на площадь к Старой пожарной каланче, там флорштадтцы будут праздновать Троицу, может, он увидит там и свое утреннее солнце, которое, судя по всему, произвело на него такое глубокое впечатление, а южак, стоя у писсуара, ответил, что не питает никаких надежд еще раз встретить эту девушку, да ему это, собственно, совершенно безразлично. И тут Буцериус поглядел по сторонам, не видно ли где Визнера. И действительно, Визнер вот уже несколько минут стоял у стойки вместе со старым Герберхаузом и пил с кем-то шнапс. В стоявшем рядом с Визнером Шоссау узнал по фигуре того молодого человека, которого видел в еловом лесу. Выяснилось, что это и есть тот самый южногессенец с горного массива Оденвальд на правобережье Рейна. Визнер сел теперь вместе с ним к Буцериусу зa стол. Он вновь вел себя весьма дружелюбно по отношению к незнакомцу, они были полностью погружены в беседу про одну неведомую страну, описанную Марко Поло. Визнер высказал несколько смелых предположений по поводу этой страны, он опять находился в плену своих авантюристических мечтаний, а южак, напротив, был абсолютно трезв, да и дневник путешествий Марко Поло знал, видимо, очень хорошо. Однако он производил впечатление обеспокоенного чем-то человека и вскоре ушел. Через несколько минут, компания Визнера только что грянула песню про любовь в порту, стараясь перекричать ревущий динамик, на сцену выплыло семейство Мор — отец, мать и дочь. Шустер беспомощно глядел в свой стакан. Только этих еще и не хватало, произнес он. Вон гам есть местечко в тени, хотя, конечно, все равно жарко, сказал громко Мор, вытирая платком пот со лба. Он показывал на свободные места на другом конце стола под маленькой липой, как раз напротив Шоссау и Шустера. Что за трудный день! И что за обременительные родственники! Еще во время поездки сюда было уже очень жарко, и тетя Ленхен без конца повторяла, как хорошо сделала Катя, что поехала на поезде, можно только порадоваться за нее. Катя Мор: тетя Ленхен всегда говорит слишком много. А госпожа Мор, сидевшая и обмахивавшаяся платочком, чтобы хоть чуть-чуть почувствовать ветерок, только и произнесла: тетя Ленхен действительно была невыносима. И вечно она говорит в этом приказном и оскорбительном тоне, как будто мы ей что-то сделали. И, Боже праведный, всегда одни и те же разговоры. Ее муж погиб на войне за это время по меньшей мере раз триста, а как часто приходится ей, Мор, слышать слово «Любице», без конца Любице да Любице, стоит только увидеть тетю Ленхен, как тут же услышишь и про Любице. Она даже толком не знает, где это самое Любице находится, и ее, тети Ленхен, мужа она тоже не знает, этого самого Хайнцгеорга, он погиб за пятнадцать лет до ее рождения. Конечно, это ясно, я сочувствую ей, сочувствие вещь абсолютно нормальная, но постоянно выслушивать одно и то же — это выше моих сил! И про «Трудовой фронт»[10]… и эшелоны с беженцами… и дядю Эдуарда в Будапеште… и это в течение всей поездки из Хеппенхайма сюда, целых два часа. Хорошо, что мы оставили тетю Ленхен в гостинице. Он: ты это называешь гостиницей? Этот обыкновенный задрипанный пансион. Этот деревенский постоялый двор. Катя: вы, как я погляжу, совершенно несправедливы по отношению к тете Ленхен. И вовсе она не говорит одно и то же. Она каждый раз рассказывает немножко по-другому. Это же непрерывный процесс воспоминаний. Мать: да, Боже праведный, но нельзя же вспоминать постоянно. Она как представит себе, что сама доживет до восьмидесяти и будет постоянно что-то вспоминать, на виду у всех людей, совершенно не считаясь с ними, без всякого стыда… Харальд Мор: но это же просто очень старая женщина. Она: да-да. Но иногда она спрашивает себя, как это возможно, то есть она имеет в виду, что тетя Ленхен просто ничего не замечает. Катя: что значит «не замечает»? Мать: просто не замечает, что слишком много говорит всякой ерунды. Я не собираюсь ее в этом упрекать, я просто констатирую. Она никогда не позволяла себе упрекать в чем-то тетю Ленхен, а вот та без конца делает им упреки, чего раньше тоже не было, во всяком случае в таком количестве. Что она себе думает, может, что все мы приехали сюда, чтобы огранить дорогого покойника? Зачем мы вообще взяли M с собой? Вы, говорит она, всегда первые там, где есть чем поживиться. Ей самой, тете Ленхен, до этого нет никакого дела, она никогда ничего не добивается. С тех пор как ее муж Хайнцгеорг погиб в тридцать девятом году, одним из первых, уже на второй день войны, то есть второго сентября, под Любице, с тех пор ей уже ничего не надо. Она, конечно, пошла по призыву на трудовой фронт, засучила рукава, она всегда была одной из первых, когда надо было что-то делать, а не делить. Раньше всегда была нужна работа, сегодня нет, сегодня все есть, никому ничего делать не надо, не то что тогда. А что стало бы с рейхом, если бы не трудовой фронт! Она тогда ночи напролет гопала в своих деревянных башмаках холодной Осенью, чтобы помочь тому или иному крестьянину ранним утром на полях, а для них, Моров, уже большой труд проделать обыкновенную комфортную двухчасовую прогулку, в конце которой они будут вознаграждены меблировкой целого дома. Но Хелене, вынуждена была возмутиться она, госпожа Мор, как вы вообще можете утверждать такое? Ах да, сказала тетя Ленхен, все это только разговоры, конечно, одни лишь разговоры, а почему тогда все они поехали сегодня в… как его… Веттерау, если это только одни разговоры? Ведь не ради же покойного? Его вообще никто не знал. К нему никто никогда не проявлял ни малейшего интереса, к этому старому человеку, жившему там и полном одиночестве, без семьи, не то что она, Хелене, а вот стоило ему умереть, как они все ринулись туда. Госпожа Мор: ну, тетя… Да-да, все так и ринулись туда, напустилась на нее с заднего сиденья тетя Ленхен. А вот ее, тетю Ленхен, сказала она, взяли только для того, чтобы придать этому дележу видимость траурной процессии. Она им не доверяет. А почему, собственно, она должна им доверять, она этого человека вообще не знала, не видела его никогда в жизни и теперь уже не увидит, потому что он умер и может этому только радоваться, насколько она успела понять, а что еще остается при таких родственничках. Она: тетя Ленхен, мы больше не желаем этого слушать. Мы тебя взяли, потому что ты сама этого хотела, и это единственная причина. Тетя Ленхен: да, точно, потому что я хотела посмотреть, как все мои теории сбудутся, вы, впрочем, не должны принимать это на свой личный счет, речь идет о самых обычных делах, случающихся во всех семьях, я и по Жанет это вижу. Между прочим, вы взяли меня, чтобы Жанет могла поехать с господином Хальберштадтом, она бы не вынесла ехать со мной два часа в одной машине, она не любит, когда я много говорю, и поэтому надо было сначала меня куда-нибудь деть, чтобы она могла сесть в машину к господину Хальберштадту. А что мне не доставило никакого удовольствия ехать в этом разболтанном и громыхающем грузовике, это уж вы как-нибудь можете себе представить. Объясните мне, пожалуйста, с какой это стати мы ехали в грузовике? Почему Харальд не взял свою легковушку? Вот видите, вы молчите! Нет, сказала тетя Ленхен, эта поездка не доставила ей никакого удовольствия, факт, но когда-нибудь она все-таки съездит в Любице. Когда-нибудь и она, Катя, тоже туда съездит. Поездка с тетей Ленхен была очень утомительной, она, Катя, это сама видит, сказал Харальд Мор. Она ни минуты не давала никому покоя, а когда он сбился с пути и вышел в Бад-Фильбеле, она с триумфом и даже какой-то ненавистью засмеялась. У тети Ленхен две оборотных стороны — одна приятная, временами она действительно бывает просто очаровательной и обворожительной, а другая менее приятная. Сегодня вечером она наверняка будет само очарование, это так всегда с ней, особенно в компаниях, она всегда показывает себя с лучшей стороны, хотя ей уже восемьдесят. А какая выносливость! Катя: она этого просто не понимает, она всегда хорошо относилась к тете Ленхен. Она, конечно, старая закоренелая нацистка, и это каждого смущает, но ей, Кате, это все равно. Харальд Мор: может, ты помолчишь, дочь моя! Тетя Ленхен никогда не была национал-социалистом, и тебе это прекрасно известно, мы так часто говорили об этом. Катя: она вообще не понимает, как он может такое говорить. Тетя Ленхен была членом национал-социалистской партии, это всем известно, раз она была в партии наци, значит, она была нацисткой, одно вытекает из другого. Вот его, Харальда Мора, тоже ведь называют социал-демократом, поскольку он член социал-демократической партии, так и тетя Ленхен одна из бывших национал-социалистов. Или, может, он станет утверждать, что никакой он не социал-демократ? Он: как ты только можешь сравнивать социал-демократию с национал-социализмом? Между ними нет ничего общего, как раз все наоборот! Она: она и не сравнивает их. Она только констатирует, что тетя Ленхен состояла в NSDAP,[11]а следовательно, была нацисткой. Он: но она же знает, что тогда нельзя было по-другому, обязательно надо было состоять в этой партии, а то, что кто-то был в партии наци, вовсе еще не значит, что он был убежденным национал-социалистом. Ей же надо было найти работу, чтобы прокормить семью. Катя: что это он завел речь об убежденных национал-социалистах, от этого все только еще больше запутывается. Зачем так все усложнять? Тетя Ленхен и сегодня не оспаривает, что она состояла в той партии, больше того, она не имеет ничего против и признает, что сохранила свой членский билет, и везде его показывает, а ты, ее потомок, хочешь теперь притвориться и обставить все дело так, чтобы встать на ее защиту против ее же собственной совести. Если тетя Ленхен говорит, что она была национал-социалисткой, имеет она право говорить так о себе или нет? Госпожа Мор: как ты разговариваешь с отцом! Потомок — что это за слова такие, речь идет о ее отце, а не о каком-то постороннем потомке. Она: о люди, помогите! Госпожа Мор: и даже если тетя Ленхен раньше была заодно с наци, то есть она хотела сказать, даже если она была в их партии, то вполне может быть так, что никакой ее вины в том не было, она, госпожа Мор, вообще склонна думать, что ее муж, этот Хайнцгеорг, вместе со всей своей семейкой оказал на нее дурное влияние. Катя: вот как, но она же его не знает, этого Хайнцгеорга, она же сама только что об этом заявила, он погиб, сказала она, за пятнадцать лет до ее рождения, и тем не менее теперь ей вдруг стало что-то известно о его дурном влиянии. Госпожа Мор: но ведь откуда-то это взялось, почему-то тетя Ленхен оказалась в той партии. Катя Мор я думаю, нам лучше прекратить этот разговор. У вас нет юридического права объявлять тетю Ленхен недееспособной. Вся семейка в течение некоторого времени пребывала в плохом настроении, не глядя друг на друга, они молчали, пока перед ними ставили пиво и раскладывали соленые крендели. Как и любой семейный разговор, так и этот в семействе Мор касался того, что без конца пережевывалось на протяжении жизни, вечно одно и то же, о чем уже толковали неоднократно, но что все еще не давало покоя и всегда приводило к ссорам. Между прочим, сказала мать, стряхивая с кренделя излишнюю соль, Бенно мог бы тоже с нами поехать, почему бы ему было не приехать хотя бы на похороны? Катя: у меня нет ни малейшего желания обсуждать это. Госпожа Мор: но почему он всячески избегает любого контакта с нами? Катя: ничего он не избегает, он просто не придает этому никакого значения. Госпожа Мор: но разве вы не проводите много времени вместе? Лицо Кати Мор стало при этих словах красным от гнева. Мама, сказала она, дальше этот разговор она поддерживать не будет. Она, ее мать, еще три дня назад в телефонном разговоре поднимала все эти крайне странные и, в конце концов, не самые приятные вопросы, и тогда это тоже все закончилось ссорой и большим криком. Она, Катя, больше не хочет иметь никаких нервотрепок. Ей просто с трудом верится, она всего три часа с ними вместе, и опять все по-старому, словно она никуда и не уезжала. Но теперь она живет отдельно от них, в Вюрцбурге, и не желает больше снова каждый день проходить через стрессы в семействе Мор, дожидаясь, когда ее, того гляди, удар хватит, все, точка. Госпожа Мор посмотрела на нее с большим удивлением, что такое ее дочь говорит, мать даже покачала осуждающе головой, давая понять, что все это одни глупости, и просто продолжила разговор. Сто километров не такое уж большое расстояние, они, Катя и Бенно, могли бы посмотреть на эту поездку как на воскресную прогулку. Сначала они вместе собрались бы в Хеппенхайме, а потом приехали бы сюда, как единая дружная семья, вместе с тетей Ленхен. Катя: о да, прекрасная воскресная прогулка! Госпожа Мор: да, конечно. Они могли бы пойти куда-нибудь и устроить праздничный обед, а потом погулять. Они, Моры, смогли бы немного побеседовать с Бенно, а то когда еще представится такая возможность? Наверняка Бенно был против этого. Или? Разве это не так, резко вдруг сказала госпожа Мор, конечно, Бенно был против, он не хочет проводить время с семьей Мор, он ее презирает. Харальд Мор: Эрика, прошу тебя. Госпожа Мор: нет, нет и нет, когда-нибудь надо это высказать. Бенно с самого начала повел себя так. Правда, он появлялся пару раз в доме, сидел с ними за одним столом, пока у него не сложилось о них определенное представление, оно так и осталось неизменным с тех пор, Бенно так с ним и живет, с тем законченным представлением о семье Мор. Когда они видели его в последний раз? Это, поди, прошло три или четыре месяца. Такой, как Бенно, который считает себя лучше других, думает, раз он составил себе однажды о ком-то представление, то это и есть тот самый верный образ, уж ей-то это доподлинно известно. Когда она с ним разговаривает, она ясно видит, он разговаривает вовсе не с ней, а с тем образом, что сам создал о ней и вообще о всей семье Мор в целом. И образ этот не самый лучший. Он всех нас считает глупыми, и я должна сказать, это свидетельствует о его заносчивости. Она все время задает себе вопрос, как такое вообще могло прийти ему в голову. Они, Моры, конечно, не делают себе жизнь такой простой, как Бенно Гёц для себя. Они всегда вежливы, постоянно приглашают его зайти к ним, они, видит Бог, не думают про него ничего плохого. Они, Моры, не стесняют людей, дают им полную свободу, не навязывают своих манер. У нее ведь, в конце концов, тоже нет никакого права так безапелляционно судить о других. Но вот как Бенно приходит такое в голову, если он думает, что может себе это позволить, ей очень бы хотелось знать. Катя: все это глупости, Бенно вообще не имеет ничего против семейства Мор. Он относится к ним так же, как и ко всем другим семействам на свете. Госпожа Мор: да, совсем ничего не имеет. Вообще ими не интересуется. А как же так? Что они ему такого сделали? в конце концов, она, Катя, их дочь. Представь себе на минутку, вы однажды поженитесь, и как это, по-твоему, будет все происходить? Как они, Моры, сядут за один стол с Гёцами, если их сын выставил нас перед своим семейством в таком невыгодном свете? Катя: ну почему же в невыгодном свете? Бенно ничего такого про вас не говорил, он вообще ничего про вас не говорил. Госпожа Мор: вот-вот! Это оно как раз и есть! Что думают его родители про нас, если он вообще о нас ничего не говорит? И почему мы до сих пор не познакомились с семьей Гёц? Похоже, семью Гёц это совершенно не интересует, я что-то не припоминаю, чтобы я до сегодняшнего дня обмолвилась с госпожой Гёц больше чем двумя-тремя словами по телефону. Ни приглашения, ни знакомства, ничего. И с тех пор, как она, Катя, живет в Вюрцбурге, вообще больше никакого контакта с семьей Гёц нет. Она, госпожа Мор, спрашивает себя иногда, да вместе ли еще вообще она, Катя, с этим Бенно. Быть вместе — это просто слова, сказала Катя Мор. Ага, значит, вы не вместе, спросила госпожа Мор. Катя: для нее это ничего не значащие слова и для Бенно тоже. А когда, спросила госпожа Мор, вы виделись в последний раз? Катя: позавчера. Что значит этот вопрос? Госпожа Мор: ну, тогда ты, значит, вполне могла пригласить его поехать с нами. Ты приглашала его? Катя: во-первых, это не увеселительная прогулка, а похороны, а во-вторых, сна его не приглашала. Почему она должна была это делать? Она только сказала ему, что поедет сюда. Госпожа Мор: но мы же просили тебя об этом! Катя: она его не приглашала. Она тогда еще не знала, поедет она сама или нет. Она поехала только из вежливости. Представьте себе, Бенно был бы сейчас здесь и слышал бы весь этот идиотский разговор, спрашивается, зачем ему это? Хватит уже того, что мне приходится его выслушивать. Госпожа Мор, оскорбленная: ну, если для тебя так обременительно провести полдня в кругу своей семьи… Катя: о люди добрые! Вы действительно невыносимы. Впрочем, вы сами себе без конца противоречите, вам это не бросается в глаза? И не могли бы мы сейчас поговорить о чем-нибудь другом, кроме Бенно? Бенно с вами действительно ничего не связывает. Он и сам не так-то прост. Госпожа Мор: а почему у него столько сложностей? Она знает, он часто сам себе осложняет жизнь, вешает голову, отчего так? Он же не болен? И не подвержен депрессиям? Тогда, пожалуй, стоит еще раз обдумать все с Бенно, прежде чем решиться на такой шаг и жить потом с понурым и кислым человеком, нет, сначала надо трижды подумать. Он всегда производит впечатление задумчивого человека, постоянно погруженного в себя, да и походка у него какая-то неряшливая, он никогда не ходит прямо и слишком много курит. Он нервный человек? Харальд Мор: так, Эрика, это уже действительно нас не касается, ты не находишь? Эрика Мор обиженно откинулась назад. Уж нельзя и разузнать немного, с кем собственная дочь проводит время. Ведь она ничего такого не говорит, нет, нет и нет, она даже ничего такого не сказала. Она вообще больше ни слова не произнесет. Харальд Мор: совсем неплохая идея. Семейство опять замолчало. Вот, вскричала вдруг госпожа Мор. Оба других, испуганно: что такое? Госпожа Мор: ну вон там! Это же Бенно, я его ясно видела. Или, может, я ошиблась? Вон там сзади, в том проулке, он стоял там, рядом С вывеской. Но этого, собственно, никак не может быть. Фу-у, я и вправду подумала, что там в проулке стоит Бенно Гёц. Вот до чего вы меня довели! Целиком и полностью ваша вина! Катя Мор с восторгом хлопнула себя по коленке и воскликнула: мама, ты просто супер! Неповторима! Полный кайф, такого еще никогда не было. Теперь и госпожа Мор засмеялась, вся семейка залилась дружным смехом и смотрела в одном направлении, убеждаясь, что дружка дочки там, конечно, не было и не могло быть и что идея госпожи Мор более чем смехотворна.