Гибель третьего собрата повергла в страх и ярость двух оставшихся в живых. Один из них, саженного роста великан, с диким возгласом набросился на Ваньку. Клинки скрестились, Иван маленько отступил под богатырским натиском и оказался прижатым к борту. Недолго думая, он бросил оружие, присел и, ухватив за пояс аж двумя руками потерявшего опору великана, перевалил его через себя. Заглушая вопли тонущего, гулко ухнула донская вода. Поднять кинжал иль саблю Княжич даже не пытался, все одно не даст уже занесший свой клинок ликующий кромешник. Не хватало только напоследок голову склонить пред этой сволочью. Скрестив израненные руки на груди, он уставился на звездное небо да принялся читать молитву. К делам мирским его вернул хряск перерубленных костей. Опустил Иван глаза с небес на землю грешную и видит – голова слуги царева стала медленно отваливаться, но не успела она еще упасть, как другая появилась, ликом Ваньки Кольцо, знакомая до боли. Ошалелый Княжич аж зажмурился, отгоняя наваждение, а когда снова глянул, то увидел лежащего у ног его обезглавленного супостата и радостно улыбающегося атамана.

– Ну, ты везуч, прямо как я в молодости, – задорно подмигнув, сказал Кольцо. Подойдя к Ивану, он положил ладонь на кучерявый Княжичев затылок и совсем несвойственным воровской его натуре ласковым голосом проникновенно вымолвил:

– Все кончено, победили мы, Ванюшка, и на этот раз.

По легкой дрожи атамановой ладони да лихорадочному блеску глаз Ванька догадался, что старший собрат так же, как и он, переживает несравнимое ни с чем чувство радостного возбуждения, знакомого всем тем, кому хоть раз улыбалось воинское счастье. Опьяненные победой, они стояли плечом к плечу у борта захваченного струга и глядели на розовый в лучах предутренней зари казачий Дон. Жизнь, право на которую Иваны отстояли в жестокой схватке с царскими кромешниками, продолжалась.

11

Между тем события на берегу тоже приняли весьма успешный для нападавших оборот. Есаул знал свое дело. Получив приказ не ввязываться в настоящий бой, а также зная о намерении атамана выдать их грабеж за набег ордынцев, он решил не применять пороховой пальбы.

Как только Княжич и Кольцо поплыли к острову, Степан велел станичникам сготовить огненные стрелы. Знак к нападению на охрану заранее оговорен не был, а потому есаул стал действовать по своему усмотрению. Заслышав гулкий, отраженный водной гладью выстрел, он взмахнул рукой. Казаки запалили обмотанные просмоленной паклей стрелы и ударили по каравану огненным дождем. Не оченьто стараясь поразить людей, они целили в оснастку стругов, чтобы вызвать пожар. Степанова задумка осуществилась наилучшим образом: разгоняя предрассветные сумерки, ярко вспыхнули приспущенные паруса. Вяло огрызаясь пищальным боем, обезумевшие от страха стрельцы с холопами кинулись тушить охваченные пламенем струги, о высылке подмоги к острову никто даже и не помышлял.

Когда стоявший возле острова струг вначале медленно, а потом все более убыстряя ход благодаря наполненному попутным ветром парусу поплыл вниз по реке, есаул издал протяжный свист, которому мог бы позавидовать сам сказочный Соловей Разбойник, затем вскочил на своего коня да поскакал вдоль берега. Остальные казачки с радостью последовали его примеру. Сомнений не было, что черт с младенцем, как шутливо окрестили Кольцо и Княжича, успешно справились со своей задачей и умыкнули боярскую казну.

12

Малость поостыв после боя, атаман подергал снасти, поднял парус и, ловко правя рулевым веслом, вывел струг на середину Дона.

– Все умеет, даже кораблем управлять, – подумал Ванька с легкой завистью, до поры до времени свойственной любому меньшому брату по отношению к старшему.

– Чего стоишь? Иди, ищи сокровища, хоть поглядим, чего мы ради головами своими рисковали, – распорядился Кольцо и как-то странно посмотрел на Княжича. Прошедшему донскую воду и огонь неравной схватки с царскими опричниками Ивану предстояло выдержать еще одно испытание.

Как ни чудно, но деньги лихой разбойник просто презирал. Может, от того, что бедным никогда особо не был. Однако, так или иначе, скупость он считал грехом гораздо большим, нежели даже трусость. Робким человек уродиться может, а вот жадным делается сам. Со многими, вроде бы и неплохими сотоварищами, но готовыми за серебро и золото черту душу продать, Кольцо расстался на своем тернистом жизненном пути, потому что знал не понаслышке – корыстолюбец рано или поздно, все одно предаст. Внешне вроде бы не чуждый роскоши, он ее нисколько не ценил. За один заход в кабак пропить мог весь свой шелк, парчу да бархат, девкам блудным кольца с пальцев раздарить и, проспавшись, вовсе не жалеть о содеянном. Не в пример другим гулевым атаманам, Кольцо с добычей никогда не шельмовал, был по-своему, пусть по-разбойничьи, но честен, от того-то и тянулись к нему казаки. Вот и сейчас, обретя в Иване проверенного кровью товарища, хотел он посмотреть, как поведет себя собрат, в руках копейки сроду не державший, заимев немалое богатство.

Получив приказ искать казну, Иван не выказал особой прыти, медленной походкой усталого, израненного человека он направился к шатру, в котором без труда нашел обитый железом сундучок, закрытый аж на два замка. Радости от сей находки Княжич не испытал, скорей, наоборот, тягостное чувство запоздалого раскаяния пробудилось в его душе. Как ни крути, а именно из-за какого-то там серебра иль золота, без которых ранее прекрасно обходился, он загубил четыре человеческих души. А ведь эти московиты зла особого ему не сделали, правда, чуть не порубили, так ведь он же сам на них напал. Невольно вспомнился Герасим, вряд ли бы святой отец одобрил подобные дела.

Потягав сундук за навесные ручки и убедившись, что одному ему его не утащить, Иван вернулся к побратиму.

– Нашел? – поинтересовался тот.

– Нашел, похоже. В шатре сундук о двух замках стоит, чему ж еще, как не казне, в нем быть, – совсем безрадостно ответил Княжич. По озабоченному выражению Ванькина лица Кольцо сразу догадался о его переживаниях.

– Вот те на, да ты, гляжу, совсем не рад удаче нашей. Уж не о слугах ли царевых печалиться удумал? Так это зря. Кто им наши головы мешал срубить? Просто надо было не в шатре бока отлеживать да байки у костра рассказывать, а как положено дозор нести. И вообще, это мне еще корить себя есть за что, простых стрельцов побил, а те, которых ты спровадил на тот свет, давно погибель заслужили. Запомни, Ваня, чтоб в Московском государстве право на орленую кольчугу заслужить, большою сволочью быть надо, ты уж мне поверь. Твои-то крестники наверняка опричниками были. За этих гадов, как за ядовитых пауков – чем больше попередавил, тем больше грехов на суде божьем снимется.

Произнеся такую речь, атаман окинул – Княжича тоскливым взглядом.

– Вот еще одна душа неприкаянная. Ну, казалось бы, чего парню надо – смел, умен, красив, словно красна девица, наконец, в бою на редкость удачлив, но счастлив, как и я, вряд ли будет. А все наш нрав казачий непутевый – то грешим сверх меры, то понапрасну каемся, – подумал он.

Иван, не очень-то воспрявший духом после атамановых речей, по-прежнему стоял у борта струга, глядел на воду, да размышлял над извечным на Руси вопросом – как дальше жить. Княжич уже твердо порешил, что из разбойной ватаги уйдет и вернется в станицу к отцу Герасиму. Нет, Ванька вовсе не хотел свернуть с предназначенного ему судьбой пути, а тем более порушить дружбу с Кольцо. Просто вспомнив, с каким легким сердцем он, будучи еще совсем мальцом, разил ордынцев, молодой казак дал самому себе зарок – впредь за деньги православных людей не убивать, даже и царевых московитов. Вот пойдет на крымцев иль ногайцев атаман, тогда другое дело. Еще в народе поговаривают, будто Грозный с поляками затеял свару. Казакам, на ихнем порубежье, от войны от этой никак уж не остаться в стороне. Так что еще будет у Ивана – Княжича возможность воинскую доблесть проявить, а купчишек грабить – не его призвание.