Честно я вам говорю – плакала. Не то чтобы прямо навзрыд, но потянуло больно внутри сначала, а потом как будто освободилась от чего-то и, когда осталась одна (так хотелось остаться одной!) – как плотину прорвало. Вот как та самая Эмма из «Веселых ребят», счастливыми слезами плакала. Только она, хитрая, – потому что наконец сняла тесные туфли, а я – потому что моя душа растерялась. Она, душа моя, когда спектакль шел, так, знаете, вдруг принялась участвовать: то взлетала, то ухала вниз, потом опять парила над зрительным залом, жужжа радостно как пчела, то вскипала, играя пенно, как согревшееся шампанское, кололась едко в горле и глазах. Я, зритель опытный и закаленный, вдруг, оглядываясь на себя самое, просто не понимала, что это со мной происходит и как вообще тут реагировать!

Еще я переглядывалась с Ю. Очень люблю переглядываться – сверять реакцию. Мы переглядывались, и выражения лиц у нас были одинаковые, то растерянные, то счастливые, то как будто в глазах щиплет, то невозможно перевести дыхание от смеха.

А мой сосед слева – тоже, сначала смеялся, кивал как болванчик китайский от постоянных попаданий и совпадений с его мыслями, с его жизнью, с его представлениями, а потом вдруг, смотрю, засопел, надулся и стал тихо ворчать и возмущаться, как будто требовал:

– Прекратить!!! Прекратить открывать мои секреты!!! Как узнали?! Где подслушали?! Вы! Вы!!! Выыыы!!! Не смейте так обо мне… Про то, в кого я верю, а в кого нет. Про мои потери, любови, про когда я маленький был… Про маму еще. И про Улисса этого самого, который Джойса. Да! Я не смог. Не смог. Не одолел. И что?! Да, я тогда тоже сказал, что это лучшая книга века. Все так говорят. И я сказал. Но вопрос. Как вы догадались?! Или… Или мы такие… все???

Ах, как же я была счастлива. Как же я была довольна. Это в «Разговорах мужчин» – и первых и вторых – я обижалась на них, я печалилась и соглашалась, да – такие они, изменщики, обманщики и слабаки они. И все женщины в зале смотрели с подозрением и на них, и на своих мужчин – это что, правда? Ну что они говорят? Действительно правда?!. А сегодня, сейчас пришла их! мужчин! их очередь пришла! – соглашаться, невесело хмыкать, жаловаться, а потом прийти домой, сесть в уголок, скукожиться, обидеться. На себя, на них… За эти вот их вопросы. Нет, ну я же за ответами пришел, я же хотел знать, почему, отчего, как быть… А они… И потом опять рассмеяться, вспоминая Моисея и Достоевского с мобильником – аааа-ха-ха-ха!!! – ну как они попадают, вот они дают, ну они вообще!!!

* * *

«Письма и песни мужчин среднего возраста времен караоке, дорожных пробок и высоких цен на нефть…»

* * *

Ну что сказать. Про то, что написано это все мастерски, блистательно отточено и без единого лишнего случайного слова или действия, что это новый жанр, я писала. И форма новая. Что?! «Какая форма?» «Нету формы?» Это кто сказал?! Кто это у нас такой умный, такой искушенный, такой-прям-растакой опытный критик-театровед сказал с сигареткой или рюмочкой в пальчиках, а?

Классик писал, классик, почитаемый мной и многими людьми Великий Загадочник Льюис Кэрролл, к системе символов почитателей коего принадлежу: «правильность формы – несущественна!» – так говорил Зарату… нет-нет, Додо, который из «Алисы в Стране чудес», когда круг вышел не очень-то круглый.

Да? Разве? Круг вышел не очень-то круглый?

А я думаю, что ужасно, скучно, и нудно, и предсказуемо, когда круг – круглый. Как везде. Нет, ну ненормально это – круглый круг. Даже звучит отвратительно, а если еще смотреть на это?! Гладкий, ровненький, причесанный на пробор, круг – это просто ужасно. А надо, чтоб он был колючий, со щупальцами, с глазами, лапами и ногами в гигантских кроссовках. Нет, не пьяная я, нет. Веселая я. И печальная я одновременно. И легкая я, как не знаю – как облако в плаще с серебряной подкладкой. Ну, это меня уже несет. А все почему? Потому что эти вот письма-песни – это они меня заразили как вирус: не хожу, а бегаю, ношусь практически, не говорю, а пою. И – черт побери, никто не придумал другого слова! – живу. Живу жизнь. Радостно населяю планету. Прекрасно сосуществую с соседями, милицией, таможней и пограничной собакой, которая пришла меня обыскивать в купе поезда Москва – София.

Вот, к слову, о песнях.

Прямо передо мной сидела в берете. Вот все, кто к ним в театр приходит, – узнаваемые. Глаза такие, знакомые. Можно составлять портрет зрителя театра «Квартет И». А она вдруг совсем другая пришла. В берете огромном, прямо средневековом. Синем, с пуговицей перламутровой на затылке. И говорит своему спутнику – а спутник ее какой-то услужливый, суетливый – Эммочка то, Эмма сё. Не муж, нет. Вернее, муж, но не ее, Эммы. Чего эта Эмма пришла, думаю, зачем? В берете тем более. Капризная. А она громко, уверенно, плотно усаживаясь:

– А я и не скрываю, Толик. Я на Кортнева пришла. Вот он – да!

Нормально. «Он – да». Нет, никто же не возражает. А вот кто – нет?

Ну ладно. Сидела она тихо. Почти не шевелилась. Не смеялась, когда смешно, не вздыхала, когда «ой, да!», не шмыгала носом, когда… ну понятно. Только когда Камиль про уйти от жены или не уйти, а потом еще и сюжет «Что? Где? Когда?», она в этом берете дурацком повернулась и в упор своему спутнику в лицо. Молча. Эта Берет – чисто беретта. Молчала тяжело. А потом опять сидела с прямой, жесткой, как у гувернантки, спиной. Но как только Кортнев начинал петь, она принималась растроганно раскачиваться. А я ведь тоже хотела смотреть на Кортнева. И страшно нервничала, а Беретта: туда-сюда, туда-сюда.

В какой-то момент я поймала ее амплитуду и стала тоже раскачиваться, но противоположно, ну, то есть наоборот: она влево, я вправо, она вправо, я влево… Качаемся две…

При малейшей возможности

быть кем-нибудь – надо быть.

При малейшей возможности

смыть эту муть – надо мыть.

И не плакать без веских причин,

мальчик мой,

Ибо слёзы мужчин разрушают

озоновый слой.

И тут, почти в финале, она как разрыдается…

Вслух, с причитаниями, всхлипами, как ребенок кулачками глаза трет, берет этот треклятый сбился… А он ей:

– Эмма, Эммочка, Эмма…

Ну, я, конечно, тоже… Но – уже потом. Вспоминала, думала, ну и, что греха таить, тоже всплакнула.

Такие вот у меня спутанные впечатления.

Да, вот еще… Мне кажется, что они, Слава, Леша, Камиль, Саша и Кортнев, ребята Кортнева такие естественные, раскованные, непосредственные, такие неподдельно искренние, такие органичные, пластичные и чуткие… такие… Что это тот редкий случай, когда им легко можно играть вместе с детьми и животными. И они друг друга не переиграют.

* * *

Да для меня это был тот самый нормальный юмор, который вызывает добрые чувства, от которого не всегда смешно, а иногда даже хочется плакать. Чистыми такими детскими слезами, давно-давно забытыми где-то во времени, горячими, искренними невесомыми слезами. Посмеиваясь…