никак не спасёт от ночной прохлады, поэтому удерживаю её, сначала бросая сверху свою рубашку.

— Ты сумасшедшая, — шепчу ей в губы, ложась сверху.

— Поэтому ты меня и любишь, — невозможно не согласиться. Она царапает мне плечо прямоугольником упакованного презерватива, одновременно другой рукой тянется к пуговице на брюках. — Я хочу, чтобы хороших воспоминаний об этом пляже было больше, чем плохих, Кир.

Я только «за». Прибой шумит монотонно, бьётся об скалы, и любить её под музыку моря так привычно. Оттягиваю волосы, обнажая шею, почти как Алия чуть ранее, но не больно. Прикусываю нежную кожу, когда вхожу в такое горячее тело. Спину обдувает холодом, но женщина подо мной разгоняет кровь, та почти кипит, не давая замёрзнуть. Мы движемся всё быстрее, подгоняемые ритмом океана, пока она, наконец, не содрогается от удовольствия. Значит, можно расслабиться и догнать её.

— Ты всё-таки похожа на русалку, — говорю, поднимая свою девочку с песка — не хватало ещё простыть.

Мари надевает платье, поворачивается спиной снова, на этот раз, чтобы застегнул:

— Чем же?

— Ты заставила меня полюбить океан, — шепчу ей на ухо. — Научила дышать им.

— Разве я заставляла, Кир? Ты нырнул с головой более, чем добровольно, ещё и меня за собой потянул, — смеётся моя личная русалка. Потом становится серьёзной. — По поводу тех слов, что сказала здесь, когда ты меня забрал от Джавада. Я злилась на тебя. Долго. Эта злость практически вытеснила из моего сердца любовь. Но сейчас я сожалею. Я рада, что не сбила тебя, Кирам Арафат. Ты — самое худшее, что случилось со мной, но в то же время и самое лучшее.

Такого отвратительного признания в любви я не ожидал. Мари не изменяет себе, всё как обычно.

— Это взаимно, солнце. Пойдём, вдруг Джамиль проснётся.

Мы возвращаемся в машину, но сын всё так же сладко сопит на заднем сидении.

— Самое классное в том, что мы уедем, Кир — это то, что нашим детям не придётся повторить нашу судьбу. Они сделают свой выбор сами, — нарушает тишину Мари, разглядывая спящего Джамиля. — Но этот парень разобьёт не одно девичье сердечко, когда подрастёт, — ухмыляется она. Смотрю на сына, который не подозревает о том, что мы обсуждаем его сейчас. Я не особо разбираюсь в мужской красоте, но знаю, что Джамиль вылитый я в детстве. И Мари наверняка просто льстит ему, потому что любит. Нас обоих.

7

МАРИ

Мы бежим, оставляя позади всё, не берём ни единой вещи. Мне наплевать, напоминания о Палере не то, что я хочу забрать в новую жизнь. Немногочисленные фотографии, сделанные здесь, загружены в облако, доступ к которому есть у Нейта. А телефоны пойдут ко дну вместе с яхтой. Джамиль уже знает о предстоящем приключении и страдает, что не может взять все свои любимые гаджеты разом. Кир отмалчивается по большей части, уверяет, что нет ничего такого, что нельзя было бы купить потом. Мы отправляемся в море на неделю ловить свой шторм, но как назло погода стоит тихая. Для купания холодно, поэтому просто общаемся, играем с детьми и, конечно, проводим много времени вдвоём, спрятавшись от них в каюте. Боюсь представить, чем Кир с Нейтом заманили Ариадну, но она погибнет и воскреснет вместе с нами. Она действительно превосходная няня, так что я рада этому факту. Мы встали на якорь в довольно укромной скалистой бухте, максимально близко к границе с соседней Элеттой. Оттуда за нами придёт лодка, как только настанет время. А пока стараемся расслабиться и получать удовольствие.

Рада презабавно ползает по неустойчивому полу, смешно оттопыривая попу, чем приводит Кира с Джамилем в неописуемый восторг.

— Здорово же, что она есть, — он отвлекается на меня с такой тёплой улыбкой всего на пару секунд.

— Здорово, — улыбаюсь в ответ.

Кир тянется ко мне с поцелуем, но не спускает глаз с дочери. Это очень шустрый бесёнок, того и гляди норовящий плюхнуться за борт.

— Может ещё одну? — улыбка становится ужасающе провокационной.

— Я не против, при условии, что вынашивать и рожать будешь ты, — даже Джамилю смешно от этих слов. Мне нет, я чертовски серьёзна.

— Ну нет, так нет, — тут же идёт на попятную. — Мари, я не буду просить прощения, за то, что сделал это против твоей воли, потому что мне не жаль, — смотрю на него, прищурившись. Это он сейчас на ссору нарывается? Кир, до этого вальяжно развалившийся на диване, резко срывается с места, ловит дочь у самых дверей на открытую палубу и возвращается ко мне. — Но я клянусь больше так не делать, — продолжает, как ни в чём не бывало, сажая Раду мне на колени. Малявка смотрит на меня своими огромными глазами в обрамлении пушистых чёрных ресниц, и её, конечно, невозможно не поцеловать в курносый нос.

— Конкретно за эту дочь я тебя, так и быть, прощаю, — показываю ему язык. Рада бесцеремонно лезет в вырез сарафана, намекая, что пора перекусить, и сын понятливо выбегает, чтобы не смущать меня. На самом деле мне без разницы, это естественный процесс, но Кир непреклонен в данном вопросе. Что ж, особенности восточного воспитания никто не отменял. Для своей страны он итак излишне толерантен. Малышка сладко чмокает у меня на руках, а её отец шепчет мне на ухо, как идеально мы смотримся вместе. Когда она в итоге засыпает, отношу дочку в кроватку и хочу уже вернуться в кают-компанию, но Кир затягивает меня в нашу спальню.

— Я тоже хочу грудь, — заявляет нахально. Хорошо, я как раз хотела кое-что обсудить. Мы уже несколько дней на яхте, бриться при такой качке просто нереально, и он колет мне шею ощутимо отросшей щетиной. Может, стоит намекнуть ему, что человечество давно изобрело электробритвы? В некоторых вопросах мой мужчина чересчур консервативен. Достаю и защёлкиваю на его запястьях наручники, толкаю на кровать и преспокойно усаживаюсь сверху. Скованные руки не дают Киру снять с меня платье, и он недовольно фыркает, на что я лишь мило улыбаюсь.

— Я вот подумала, что тебе мешает сделать мне какую-нибудь гадость снова, а потом заявить, что ты не жалеешь и даже извиняться не намерен? — взгляд его тут же меняется, из обжигающего становится сердитым. — Потом пообещаешь больше так не делать… — тяну я, ладонями поглаживая нервно вздымающиеся бока.

— Мари, во-первых, Рада — не гадость…

Но я обрываю его:

— Рада — нет. Но то, что ты сделал, называется репродуктивное насилие. И тебе не жаль…

— Ты сказала, что прощаешь, — смотрит вопросительно

— Что