– В моем случае я плачу кучу денег и не желаю, чтобы вы лезли мне в душу, – отрезала Куликова враждебно.

– Вы искренне считаете, что деньги все решают?

– А вы так не считаете?

– Нет. И мне очень жаль вас, если вы на самом деле думаете так.

– А вы банальны, – разочарованно проговорила пациентка, скорчив печальную мину. – Такой внешне интересный человек оказался так примитивно устроен внутри.

– Вы психолог?

– А это обязательно, чтобы в людях разбираться?

– А вы уверены, что разбираетесь?

– Да, – твердо сказала Куликова. – И гораздо лучше, чем вы можете представить.

– Пусть так. Но вы в себе-то сперва разберитесь. А то какая-то вы путаная, вся в узлах – не кажется? – уже потеряв терпение и не контролируя то, что произносит, предложил Матвей. – И раз уж я начал, то скажу – я отлично вижу, как вас что-то гложет изнутри, настолько сильно, что вы не можете этого принять. И потому хотите перекроить внешнее, чтобы заглушить внутреннее и постепенно подогнать его под новый облик. Только вы ошибаетесь, Наталья Анатольевна, это не поможет вам стать новым человеком.

Он взглянул в лицо пациентки и вдруг увидел, что она с такой силой закусила нижнюю губу, что из нее даже пошла кровь.

– Я позову медсестру. – Он поднялся и, вернув табуретку на место, пошел из палаты.

– Оставьте меня в покое! – выкрикнула ему в спину пациентка. – Оставьте меня все в покое, вы ничего обо мне не знаете! Просто сделайте то, за что я заплатила!

– Безусловно. Ведь мы здесь именно для этого – выполнять ваши прихоти за ваши деньги.

– И неплохо бы посмотреть макеты, – понеслось вслед. – Я хочу наглядно увидеть то, что будет после операций.

Матвей еле сдержался, чтобы не шарахнуть дверью палаты. Макеты «до» и «после» у него были готовы, но сейчас он вообще не был уверен в том, что хочет показывать их Куликовой. Уж точно – не сегодня. На посту он попросил дежурную сестру осмотреть рану на губе пациентки и направился в ординаторскую. У него был ключ от кабинета Аделины, но он предпочел все-таки не вторгаться туда. Да и лишних разговоров не хотелось, хотя прежде Драгун оставляла ключ тому же Василькову – в кабинете лежали документы, которые могли понадобиться срочно. Но в случае с Матвеем ситуацию можно было истолковать двояко, и вот этого он как раз не хотел. Аделина не стремилась слишком явно демонстрировать свои неслужебные отношения, и это должно так и остаться до тех пор, пока она сама что-то не решит. Матвей просто не имеет права вторгаться туда, куда его по пока непонятным для него причинам не впускают.

– Что с лицом? – поинтересовался анестезиолог Сергей, едва Матвей переступил порог ординаторской.

Мажаров только рукой махнул:

– Не спрашивай.

– Ну, как хочешь. Ты не дежуришь сегодня?

– Нет, завтра. Не знаешь, в расписании операций изменений нет?

– Вроде нет.

– Хорошо.

Сергей отодвинул клавиатуру и потянулся к пульту телевизора:

– Не возражаешь, если новости включу?

– Давай, хоть послушаю, что в мире делается.

Мажаров включил свой компьютер и принялся вносить правки в назначения. Добравшись до файла с историей болезни Куликовой, он щелкнул кнопкой мыши и открыл макеты. С левой стороны монитора на него смотрела нынешняя Куликова – угрюмая, с покатым выпуклым лбом, с поджатыми губами и каким-то затравленным взглядом узковатых глаз. С правой же – вполне миловидная женщина, имевшая с ней мало общего, кроме одного. Того, что сразу бросалось в глаза. Взгляд Куликовой на макете «после» никак не изменился, так и остался затравленным и настороженным, и даже компьютерная программа не смогла ничего исправить. «Интересно, когда я ей это покажу – поймет? Увидит? Подумает? Наверное, нет. Слишком уж она настроена на кардинальные перемены. Все бесполезно».

– Ух ты… – сказал Сергей, подавшись вперед, и прибавил громкость. – Смотри, что делается…

Матвей отвлекся от монитора и перевел взгляд на экран телевизора на стене. Шла криминальная хроника. Камера охватывала красивый дом из красного кирпича, сложенный в стиле средневекового замка – с башенками по углам, с большими витражными окнами. Оцепление не оставляло сомнений в том, что в доме совершено преступление.

– Что, какого-то чиновника на взятке поймали? – спросил Матвей, и анестезиолог проговорил, не отводя взгляда от экрана:

– Нет. Умерла Аглая Волошина.

– Кто это? – Имя казалось смутно знакомым, но Матвей никак не мог припомнить, где и от кого его слышал.

– Да ты что? Это же писательница, которая никогда не давала интервью. Сейчас как раз сериал идет по ее книгам. Моя жена на час из жизни вырубается каждый вечер – хоть умрите все, но ее не троньте, пока титры не пойдут.

– О, точно! – вспомнил Матвей. – Мама моя скупила, кажется, все ее книги – три полки в шкафу точно помню. Еще думаю – откуда имя знакомо… А подробностей нет?

– Да журналистов в дом не пускают, видимо, так интригу и держат – ее ж никто не видел никогда. Мы с Елизаветой моей даже поспорили – я говорю, что как человек Аглая не существует, просто проект, где несколько авторов, а она утверждает, что нет – мол, стиль не подделаешь.

– Выходит, Елизавета выиграла. Кого-то же нашли мертвым в доме этой Волошиной.

– Ну, мало ли… Погоди-ка… – Сергей добавил громкости.

– …по всей видимости, труп пролежал в доме около семи суток, но точной информации сотрудники правоохранительных органов пока не дают, – сказал корреспондент, и камера снова взяла крупным планом дом и стоявшую у ворот машину оперативной группы.

– Нормально… – проговорил анестезиолог. – Это ж что выходит – целую неделю никто не спохватился? Она одна жила, что ли?

– Видимо, да, – откликнулся Матвей. – В любом случае это теперь будет новостью номер один – такая интрига. Писательница, лица которой никто не видел, погибает при неясных обстоятельствах. Прямо сюжет нового романа.

– Только Волошина его уже не напишет.

В это время в ординаторскую вошла дежурная сестра Женя:

– Матвей Иванович, там у Куликовой истерика.

– Истерика? Вы ей губу обработали?

– Да. А сейчас она воет и никого к себе не подпускает.

– Позвоните Евгению Михайловичу, пусть тоже подойдет, я сейчас.

Матвей закрыл файл, набросил поверх хирургической робы белый халат и отправился в отделение.

Куликова забилась в угол палаты, натянула на голову капюшон серой толстовки и, обхватив колени руками, протяжно завывала, бормоча что-то нечленораздельное. При любой попытке второй медсестры приблизиться она немедленно начинала колотиться головой о стену и визжать, срывая голос: