О чем-то вспомнив, он зажмурился и осторожно потрогал рукой промежность. Все будет хорошо в этой стране. Разовьется экономика, еще как разовьется…

За два месяца, с января по март, Артуром и Ритой под взятый в «Инкомросе» кредит было скуплено двести сорок две тысячи приватизационных чеков.

— Идиоты, — бурчал Артуров босс, глядя в окно, посмеиваясь и восторгаясь, — боже мой, какие идиоты! Я пошел бы в сыновья к Чубайсу, пусть он меня научит… Кстати, о родственниках… У меня есть знакомый, у которого дядя руководит текстильным комбинатом. Так вот он утверждает, что работает на комбинате одна женщина, не буду называть ее фамилию… словом, одна очень умная женщина… она настояла на изъятии из библиотеки завода всех романов Чубайса и его соавторов. И склонила руководство к даче по заводскому радио рекомендаций, как вкладывать приобретенные ими ваучеры. Образован, говорит она, некий фонд под названием «Алгоритм», и этот фонд гарантирует рост номинальной стоимости ваучеров. Как бы эта женщина в один прекрасный момент не скупила на те ваучеры все акции… — Посмотрев на равнодушного к этому известию Артура, президент добавил: — Надеюсь, она понимает, что ваучеры нужно менять на акции не позже декабря. Иначе все, что у нее останется, это ваучеры.

— Вы же сами говорите, что это очень умная женщина, — мимоходом бросил Артур и протянул президенту бумаги на подпись.

Оставался месяц. Дальше тянуть было нельзя.

«Или сейчас, Арт, или никогда. Или все — или мы погибли».

И в тот же день текстильный комбинат, производящий в год продукции на девятьсот миллиардов неденоминированных рублей, был куплен на имя Маргариты Дмитриевны Чуевой, скромного менеджера экономического отдела. Треть ваучеров, за неделю до приобретения распроданная в розницу, была продана, и вырученные деньги были направлены на рейдерскую поддержку сделки. На две трети были скуплены акции комбината. Это были времена, когда слово «рейдер» было неизвестно, оно еще не употреблялось на предприятиях чаще, чем слово «Магна» в табачных киосках. Рита была первой, кто ввел это слово в обиход, хотя на авторстве теперь настаивают многие.

Но удивительно: никто не знает, откуда на самом деле взялось это слово!

«Милый, я теперь знаю, как это называется, — говорила она в трубку, стоя у окна директорского, с еще не выветрившимися совковыми ароматами кабинета. Она смотрела на тысячную толпу рабочих, выведенных за штат по объявлению локаута, улыбалась и притрагивалась к кончику сигареты дрожащими губами. Десятки милиционеров сдерживали толпу, жаждущую встать к станку, над изощренными матами и залитыми кровью глазами чайками летали бумажки, удерживаемые руками судебных приставов, а в коридорах и кабинетах заводоуправления крепкие парни избивали арматурой тех, кто не желал покидать помещения или объявил по глупости демократическую голодовку. — Ты знаешь, что такое „рейдер“, Арт? Это — одинокий корабль, ведущий автономные боевые действия на коммуникациях противника. Мы на этом корабле, Арт. Мы против всех. И я люблю тебя».

Так явлению было дано название. Рейдерство. Безвольные языки после перекрутили понятия и трансформировали находку Риты в сленговый мусор. Отныне любая законная покупка так или иначе будет сопровождаться рейдерской атакой. Любое законное отстранение руководителя и помещение на его место другого будет достигаться только рейдерством. Ибо любой закон в начинающей вставать из блевотины страны делают суды. А в судах работают люди.

Поднимая вверх идеальной формы подбородок и глубоко затягиваясь сигаретой, она слушала звон стекол в своем кабинете и шлепала печатью комбината по стене. Двадцать, тридцать, сорок… За каждый из этих оттисков любой из коммивояжеров отдал бы многое, если не все. А печать сочно липла к краске, и с треском отлипала от не имеющей юридической силы поверхности. Этот документ не был нужен никому. Даже им. Широко размахнувшись, она швырнула печать в разбитое окно. Тем, кто так рьяно требовал ее возвращения.

Комбинат отныне принадлежал ей и Артуру.

— Милый, ты любишь меня?

— Я люблю.

— Так же сильно, как в нашу первую встречу?

— Так же сильно.

— Тогда приезжай прямо сейчас.

Окруженный десятком милиционеров и двумя десятками роготрясов в кожаных куртках, он поднялся на третий этаж комбината и запер за собой дверь.

— Иди ко мне…

Скинув пальто, костюм и отстегнув юбку, она запрыгнула на него, вдавив шпильки в его поясницу.

Артур задыхался от страсти, и в голове его трансформаторным гулом стояла заряженная кровь.

Ей было больно лечь на кусок стекла, вылетевший из рамы, и она дотянулась, чтобы смахнуть его со стола.

— Возьми меня так же, как и там…

Одежда… Зимой всегда трудно одеваться, но еще невыносимо труднее раздеваться. Руки его дрожали, он был уже не в силах владеть собой. С трудом сдерживая уже бьющуюся в конвульсиях плоть, он рванул на ней колготки вместе с трусиками. От этой нежданной животной страсти она закричала, и свет померк в ее глазах. Она царапала ногтями затертую локтями социалистических технократов столешницу, она кричала что-то непонятное им обоим, она требовала насилия, и Артур, чувствуя, что вот-вот сломается, старался отдалить блаженство финала как мог.

Идеально сложенные природой ноги Риты дрожали, невольно били его по спине, сдирая в кровь кожу, она была прекрасна в этом животном, немного отвратительном возбуждении.

Они были вместе. Как всегда — вместе. И они любили друг друга так же страстно, как в ту ночь в убогой комнатке в Марьине. За все девять лет жизни они разлучались всего лишь дважды, и оба раза в один год. Летом 1992-го Рита сутки провела на шикарном девичнике, устроенном по случаю выхода замуж дочери директора комбината, и, спустя три месяца, ей пришлось уехать хоронить обнинскую тетушку. И более не было дня, чтобы они не были вместе.

…Прорвавшаяся плотина освободила поток, который унес их обоих куда-то далеко. Дальше, чем они рассчитывали. Приходя в себя и отстраняясь, они все равно были безумнее и ближе на этой планете, чем кто-либо.

— И ты будешь любить меня всегда?

— Всегда…

Как жалко выглядят истины, когда высказываешь их вслух. Но это была истина.

— Ты не должен уходить из банка. С комбинатом я справлюсь без мужчины. Ты ведь никогда не любил возиться с тряпками?

Привычка переходить от слов к делу появилась как-то сама собой. Тогда, в Марьине, они заперли дверь их квартиры на ключ и, не спеша, разогревая кровь, направились к метро. «Я хочу заняться с тобой любовью», — звучало в голове Артура. Они спустились на «Братиславскую» и, не слушая работницу, крикнувшую, чтобы они поторапливались, в половине двенадцатого ночи вошли в пустой вагон.

Она вцепилась зубами в его губы, ухватилась руками за поручень и в этой новой для себя позе застонала от изнеможения. Поднимая и спуская ее скромные одежды, Артур прижался к ней, и две минуты, целых две минуты, они провели под землей, как на небе. Едва успев разъединиться и привести себя в порядок, они улыбками встретили женщину, вошедшую в вагон. Им было хорошо и легко, ничто не существовало вокруг, лишь он и она стояли в центре вселенной, а вокруг происходили незначительные события. Они еще кипели от вожделения тем непрекращающимся желанием непрерывного секса, так понятного в двадцать с небольшим, когда на пороге их квартиры встретились с сухоньким, похожим на выпускника политехнического вуза и одновременно на истощенного онанизмом нелюбимого женщинами мерзавца, мужчиной.