В обращенных к Питту круглых голубых глазах светилось презрение. Тонкие плечи его собеседницы застыли в надменной позе, кулаки по бокам тела оставались стиснутыми.

– Мой отец был егерем, а мать – прачкой, – ответил он, посмотрев ей в глаза. – И мне известно достаточно много о происхождении и положении светских людей. А кроме того, мне знакомы холод и голод. А вам, миссис Уикхэм?

Трифена покраснела.

– Ну, я… я… говорю не об… этом, – проговорила она, запинаясь. – Я говорю об интеллектуальной свободе. Это… куда более важная вещь.

– Более важная, когда ты находишься в тепле и покое и к тому же сыт, – ответил полицейский с едва ли не более сильным чувством. – Существует куда больше сражений, в которых стоит участвовать, помимо веры мисс Беллвуд в равенство интеллектуальных возможностей и признания.

– Хорошо… – Честность явно сражалась в душе молодой женщины с горем и гневом. Честность и победила, хотя и ненадолго. – Хорошо, наверно, вы правы. Я вовсе не хотела сказать иного. Вы спрашивали меня о Юнити. Она оспаривала жесткие установления общества и Церкви, она разоблачала ханжей и трусов, лишенных духовной чести или отваги, позволяющей думать самостоятельно.

– И ваш отец относится к последней категории людей?

Миссис Уикхэм задрала подбородок:

– Да… да, конечно.

Она не обращала внимания на проявленное им неодобрение к выказанному ею опустошительному пылу и продолжала:

– Если вы хотите знать истину, то вот она: он – нравственный трус и интеллектуальный ретроград. Подобно большинству ученых, он боится новых идей, ставящих под сомнение то, чему его учили. Юнити была полна нового восприятия, понять которое моему отцу мешала собственная ограниченность, да он и не пытался этого сделать. В любом случае он не обладал нужным воображением. Он понимал, что проигрывает ей, и потому пытался одолеть ее силой, перекричать, запугать. Естественно, в переносном смысле. Вы понимаете это?

– Я слышал, что сегодня утром сцена была достаточно откровенной, – заметил Томас.

Глаза Трифены вдруг наполнились слезами, и она отчаянно заморгала, пытаясь прогнать их, но не сумела этого сделать. Слезы покатились по щекам молодой женщины, и она сделалась похожей на сердитого и испуганного ребенка.

Питт подумал, что эта особа вызывает в нем симпатию, хотя одновременно и раздражает его.

– Не сомневаюсь в том, что такие люди, как мисс Беллвуд, достаточно редки, – проговорил он, воспринимая этот факт скорее с юмором и благодарностью, в отличие от его собеседницы.

– Редки! – с пылом согласилась она. – Вы должны добиться справедливости, суперинтендант… вне зависимости от того, что она будет означать и кто станет на вашем пути. Вы должны это сделать! Не бойтесь никого. Юнити не боялась. И она заслуживает мстителя, не знающего трусости. Вы не должны допустить, чтобы привилегии и предрассудки помешали вам… Чтобы не помешала даже жалость к кому бы то ни было. – Голос ее наполняла сила чувства. – Если о людях можно забыть только потому, что они мертвы, если мы не ощущаем своего долга перед ними, потому что они не в состоянии потребовать его от нас, – тогда грош нам цена. – Трифена резко взмахнула рукой. – И всей цивилизации тоже! Прошлое не имеет значения, a будущее подобным же образом забудет нас. Но вы это уже заслужите. Способны ли вы, суперинтендант Питт, исполнить свою роль в истории? – потребовала она ответа. – Соответствуете ли вы ей?

– Я целиком и полностью стремлюсь к этой цели, миссис Уикхэм, потому что такова моя работа, вне зависимости от того, нравятся мне или нет ее результаты, – проговорил полицейский, стараясь сохранить на лице максимально искреннее выражение. При всей словесной патетике эта женщина напоминала ему собственную девятилетнюю дочь Джемайму, предпочитавшую подобные благородные крайности, чувства которой было чрезвычайно легко ранить – в том случае, если ей казалось, что над нею смеются.

Трифена пристально посмотрела на него.

– Приятно слышать. Так и должно быть. Я… я только хочу, чтобы мой отец не был… настолько безукоризненным, настолько превосходящим всех остальных. – Она пожала плечами. – Однако, на мой взгляд, слабые люди часто упрямы… просто потому, что не знают, на что еще можно опереться.

Любезным образом прокомментировать эту фразу было попросту невозможно, и поэтому Томас предпочел промолчать.

– Благодарю вас. Мне очень жаль, что приходится расспрашивать вас о подобных предметах, – с официальной интонацией проговорил он. – Спасибо за откровенность, миссис Уикхэм. А теперь, не окажете ли вы мне любезность и не спросите ли свою сестру, согласится ли она спуститься ко мне либо в эту комнату, либо в любую другую, где ей будет удобнее поговорить со мной.

– Не сомневаюсь в том, что она также придет сюда, – ответила Трифена. – Но едва ли она скажет вам больше, чем я. Она не знала Юнити так хорошо, как я. И она будет защищать отца. Моя сестра – человек лояльный. – На лице ее на мгновение появилась презрительная мина. – Она не способна понять, что идеи куда более важны. Принципы должны править нами, иначе они не будут принципами. Если нам удается подогнать их под собственные потребности, они ничего не стоят! «Я потому тебя люблю, что дорога мне Честь»[4]. Ричард Лавлейс, читали, наверное? – Женщина подняла брови. – Впрочем, думаю, нет. Но это все равно. Я позову Клариссу.

И не дождавшись ответа, она повернулась и вышла, оставив за собой настежь открытую дверь.

До появления Клариссы Парментер прошло больше десяти минут. Прежде чем она вошла, до слуха Питта донеслась торопливая поступь по выложенному плиткой полу. Ростом и сложением старшая дочь хозяев дома оказалась похожей на сестру, однако была темноволоса и не столь хороша собой. Рот ее был чуточку шире, а нижняя часть носа чуть загибалась вбок, придавая ее лицу кривое и, быть может, бессознательно ехидное выражение.

Войдя в комнату, она закрыла за собой дверь.

– Ничем помочь не могу, – начала девушка без предисловий. – Разве что только сказать, что все это расследование просто смешно. Произошел несчастный случай. Она споткнулась и упала.

– Обо что споткнулась? – спросил суперинтендант.

– Не знаю! – Мисс Парментер нетерпеливо взмахнула руками… красивыми, изящными и выразительными. – Кто будет сталкивать людей с лестницы, просто потому что они не верят в Бога?! Это абсурдно! Ну… вы и сами не сделаете этого, если являетесь христианином. – Она скривилась и пожала плечами. – На практике таковых просто сжигают на костре, не правда ли?

Она не рассмеялась, ибо была слишком близка к истерике, чтобы рискнуть, и все же в глазах ее промелькнул огонек черного юмора:

– Дров у нас здесь не запасено, однако спускать кого-то с лестницы было бы оскорбительно для собственного достоинства. Казнь за богохульство должна производиться со всеми положенными церемониями, иначе она не имеет никакого смысла.