Это он так дивно смеется, будто лает.

— Я и Рут, мы могли бы им воспользоваться?

— Да сколько угодно.

— А как насчет продуктов и прочего?

— Ивонна все уладит.

— Ивонна? — скептически переспрашиваю я.

— Да-да! Она хоть и вертихвостка, но кое-что умеет.

Я вежливо, но без особого энтузиазма говорю:

— Хорошие организаторские способности — это редкость.

— Хаф-хаф! — Мое замечание явно его развеселило, он шлепает меня по спине и, продолжая хафкать, ведет на кухню. Я стою и смотрю, как он колет лед. Входит Мириам, напудренная, с аккуратно накрашенными губами и глазами.

— Где Рут?

— Заперлась в ванной. Мы с ней собираемся поехать в этот ваш домик.

— Ах… — Мириам хватается за горло. — Ах, ничем уже нельзя помочь, надо все это прекращать. Хватит, у меня больше нет сил, я уже смирилась с тем, что моя дочь — больше не моя. Налей-ка мне виски, Билл. Ха-ха, она кого угодно доведет до белого каления.

Холодильник настежь, из его недр извлекают цыпленка и бутылку содовой. Мириам сама нацеживает себе через пробку-дозатор двойную дозу виски.

— Да, на нервы она действовать умеет, как никто другой, и ведь не подступишься — сразу уходит от разговора. Типичный Бык, роковой знак, да еще и Скорпион — полное безумие… Я, конечно, выбрала не самый подходящий день, чтобы произвести ее на свет. И самое обидное, она довольно часто оказывается права.

Мириам с жадностью глотает виски и пытливо смотрит мне в глаза:

— А у вас какой знак, мистер Уотерс?

На черта ей это нужно? В гробу я видал все эти зодиаки и гороскопы, они меня дико раздражают! Мне гораздо интереснее услышать, в чем же это Рут всегда оказывается права. А мамуля ее все смотрит, ждет, что я скажу…

— Я Рак.

— Среди моих знакомых почти нет Раков.

— Ну вот, теперь будет еще один. Я воспользуюсь ванной комнатой, с вашего позволения?

— Хелен Келлер[16]тоже Рак. — Мириам слегка шмыгает носом, еще красным от недавних слез.

— Да что вы говорите?

Старательно изображаю живой интерес, только бы не рассмеяться. Рут наконец вылезла из ванной. Захожу. Стоя у раковины, слышу из кухни обиженный голос Робби:

— Он должен был спросить у меня. Кто тут отвечает за ее безопасность? Я! А там кто нам ответит, если что не так? А?

Мириам:

— Не знаю, Робби, он об этом не говорил.

Пусс:

— А зачем говорить-то? Там же ничего вокруг нет, один наш домик.

Снова Робби:

— О том и речь. Потому Стен и просил нас с Фабио быть на стреме, тут ведь глушь, потом ищи ее.

Пусс:

— Ну и куда, по-твоему, она может сбежать?

Робби:

— Куда угодно.

Мириам:

— Но куда именно?

Робби:

— Например, двинет куда-нибудь позагорать.

Мириам:

— Сейчас же поставь мой стакан на место!

Я снова и снова перебираю бритвы, лежащие в туалетном шкафчике. Они не дают мне покоя, я смотрю, съемные ли у них лезвия, самые-то современные — одноразовые. А тут старая модель, пытаюсь вынуть лезвие, но оно слегка заржавело, не поддается. Вот и славно, значит. Рут не сможет им воспользоваться, если ей вдруг взбредет в голову… Одной головной болью меньше. А шкафчик-то позорный, набит всякой дребеденью: просроченными лекарствами, пустыми тюбиками из-под шампуня; парацетамола нет (тьфу-тьфу: отличное подспорье для самоубийц, разжижает кровь); ага, какой-то лосьон. Я немного выдавливаю и размазываю его по щекам и по лбу, кожа успела уже сильно обветриться.

Три часа, одуреваю от жары, а Рут, наоборот, уже оклемалась, словно подзарядилась. Сидит скрестив ноги — на коленях розовая мохнатая подушка, умытое личико свежо и безмятежно.

— Похищение людей преследуется законом. Вы держите меня тут против моей воли.

— Рут, нам нужно уехать.

Даже не пошевелилась, только устало вздохнула.

— А какова твоя воля, Рут, и что она собой представляет, твоя воля?

Опять ни слова, только резко втянула носом воздух.

— Ты ее контролируешь, свою волю? А могла бы ты во что-то поверить?

Ее ладони поглаживают подушку.

— То есть вы хотите сказать, что моя вера — это так себе, придурь? Что Баба — это чушь?

Она нещадно теребит подушку, пальцы зарываются в розовый ворс.

— Мне просто интересно, как действует твоя воля.

— А мне плевать как, главное, что действует. Я слушаю, что мне говорят, и выбираю из кучи предложений то, что меня устраивает.

— Значит, ты умеешь контролировать свои мысли.

Тук-тук-тук. Дверь отворяется, это Фабио.

— Ну? — говорю я.

— Я пришел.

— И что?

Он кивает в сторону холла:

— Я подвезу вас.

Этот мальчик уже собрался отбыть, дверь красноречиво распахнута. Я надеваю солнечные очки. Рут поднимается и говорит, что ей тоже нужно.

— Прости, что нужно?

— Очки. Тут все в очках ходят, я тоже хочу.

У Фабио очки с зеркальными стеклами, она подходит поближе и смотрится в них.

— Одолжи мне эти, а, Фабио? Я потом тебе верну… или ты сам можешь за ними заехать. Ладно?

Этого я допустить никак не мог, поэтому отдал ей свои. Фабио, так сказать, расчищал тропу, резко притормаживая у каждой попадающейся под ноги игрушки, журнала или башмака, поэтому я постоянно натыкался на его задницу, а Рут, естественно, на мою. Зрелище довольно курьезное. Один раз я едва не кувыркнулся через него, кто ж знал, что ему взбредет поднимать чей-то брошенный носок. Буме! Вся семейка, хихикая, наблюдала за нами из кухни. Когда Рут поравнялась с ними, дружно звякнули стаканы, наполненные виски.

— Здорово ты его, умеешь, дорогая.

— Эй, так держать, Рути.

Рут останавливается, очки сползают у нее с переносицы.

— Отвалите от меня вы все, чокнутые, у вас одно на уме: с кем бы перепихнуться.

— Посмотрите лучше на себя, мадам, — говорит Гилберт (долговязый, очечки в золотой оправе, губы нервно поджаты), — на себя и на свою мамашу.