Река спокойно и красиво текла мимо. В прозрачной воде ясно были видны камни на дне. Их накидал туда Простодурсен. Это были горы камней. Многие тысячи, наверно. И вот он достал из кармана белый бульк. И красивой дугой запустил его в воду.

«Буль-бульк», – сказала река.

– Видел?! – вскрикнул Простодурсен.

– Кля! – ответил утёнок.

И тут случилась престранная вещь. Река внезапно изменила цвет. Она стала коричневая. И теперь уже никакого дна видно не было.

– Сюда! – закричал Простодурсен.

Октава и Сдобсен стояли под яблоней. Услышав крик, они бегом спустились на берег и увидели мутную грязь.

– Волки-ёлки-перепёлки! – выругалась Октава. – Откуда эта пакость?

– Вдруг это Пронырсен? – сказал Простодурсен. – Наверно, он уже приступил к своей серьёзной перестройке.

Они взглянули на дорогу, в конце которой стоял дом Пронырсена. Дома, правда, не было видно. На полпути к нему зеленел еловый лес и загораживал дом. А вода в реке портилась и портилась. Она была уже чёрная, как болотная жижа.

Простодурсен чувствовал, как чернота воды заползает к нему внутрь и расползается там, задвигая в стороны всё светлое и хорошее. Он испугался, но вместо того, чтобы сказать об этом вслух, принялся успокаивать утёнка, который ничуть не казался встревоженным.

– Ничего, – сказал Простодурсен. – Всё пройдёт. Немного подожди, и дно снова появится.

– Кля! – отозвался утёнок.

Что внутри, что снаружи он был в пудинге по самый нос и уже гораздо твёрже держался на ногах. Простодурсен спустил его на траву. Возможно, утёнок хочет походить. Тот и правда хотел.

Когда они подошли к пекарне Ковригсена, утёнок шёл уже так уверенно, что они вполне могли гордиться им.

Ковригсен сидел в одиночестве за столиком рядом с прилавком. Маленькая жёлтая лампа раскачивалась под потолком, лишь изредка освещая сидящего.

– Добрейший денёк, добрейший денёк! – защебетала Октава.

– Предположим, – ответил Ковригсен.

– Как торговля? – спросил Сдобсен.

– У меня сегодня был лишь один покупатель – Пронырсен. Он, как всегда, взял чёрствый хлеб и не стал за него платить.

– Тебе пора отказаться от этого невыгодного чёрствого хлеба, – сказал Сдобсен.

– Но мы пришли, ля-ля, пришли! – запела Октава. – И будем коврижку и сок на всех!

– А дверь что не закрыли? – спросил Ковригсен.

Снаружи было холодно, а Сдобсен, Октава и Простодурсен уже грелись внутри.

– Ну просто ещё не все вошли, – ответила Октава.

– С вами ещё кто-то? – спросил Ковригсен.

Настроение его поднималось на глазах. И он встал, чтобы обслужить гостей. Он стоял и смотрел на дверь. Смотрел, смотрел – и вдруг через порог перевалился внутрь малыш, которого он никогда раньше не видел. Кроха с голубым платком на шее.

– Кля! – сказал малыш.

– Это кто? – спросил Ковригсен.

– Как кто? – изумилась Октава. – Ты с ним вчера знакомился.

– Я с ним знакомился?

– Да. Он сидел в своём яйце.

– Не может быть… Он уже вышел?!

– Уже вышел, уже съел свой первый пудинг, а теперь хочет попробовать коврижку в черничном соке, – сказала Октава.

– Ну и ну… – только и сказал Ковригсен. – Ну и ну… – только и повторил он.

– Кля, – включился в разговор утёнок.

– И тебе кря-кря! – ответил Ковригсен.

Простодурсен ничего не говорил. Он стоял, окутанный вкусным хлебным запахом, вдыхал его и старался забыть ужасный цвет реки. Если забыть его начисто, то и река, быть может, станет такой же чистой и красивой, как раньше, надеялся он.

Они сидели и с хрустом грызли коврижку. Её вкуснота медленно размазывалась по горлу и опускалась внутрь. Утёнок коврижку, конечно же, не грыз. Он её полоскал в соке.

И тогда Сдобсен рассказал про реку. Что она стала грязная и наводит тоску. Если называть вещи своими именами, то она стала похожа на болото.

– Это ведь не навоз и не птичий помёт? – уточнил Ковригсен.

– Непонятно, – ответил Сдобсен. – Но вид отвратительный.

– Я готовлю на воде и коврижки и торты, а если это теперь навоз с помётом, то…

Тут в Простодурсене проснулось наконец желание разговаривать.

– В коврижках есть вода? – спросил он.

Это совершенно невозможно. Как может быть вода в коврижках с их такой твёрдой и хрусткой корочкой?

– Конечно, – ответил Ковригсен. – Нет воды – нет хлеба. А с грязной водой… Пойдёмте посмотрим.

Они захватили пакет коврижек для перекуса и пошли по дороге мимо дома Простодурсена. Если утёнок устанет, подумали они, положим его у Простодурсена спать. Простодурсен уже нёс его на руках. Утёнку нельзя ходить так много в первый день жизни.

Потом они спустились к месту кидания бульков. Простодурсен ещё надеялся увидеть всё в прежнем порядке. Не как было до появления утёнка, но как было, пока вода не стала мерзкой. Тщетные надежды. Сейчас реку нельзя было назвать даже болотом. Потому что вода исчезла. Совсем.

Русло было пусто. Пусто и безводно. Они стояли на бывшем берегу. В полной тишине. Над головами проплыла вереница драных облаков. Луна поднималась из-за ёлок, но тихой воды, которая задумчиво плескалась бы перед глазами, не было. Как если бы кто-то украл её. Прихватил с собой. Забрал всю и унёс.

– Смотрите, – сказал Простодурсен. – Теперь я могу… теперь можно… бульки, да?

Он разглядывал реку, вытаращив глаза. Правду говоря, назвать это сейчас рекой было никак нельзя. Разве что канавой. Но на дне огромной кучей лежали все бульки, какие он перекидал в реку за свою жизнь. Да, некоторые из них стащили совы, некоторые укатились вниз по течению, но… Он даже и не мечтал получить их обратно. Не думал, что один и тот же камень можно булькнуть второй раз или третий. А теперь вот…

Простодурсен вспомнил, каким богачом чувствовал себя каждый раз, спускаясь на берег с полным карманом камешков. Чёрные, коричневые, белые, серые. Некулёмые и ровные. Круглые и продолговатые. Не бывало двух одинаковых, и булькали они все по-разному, и фонтан брызг тоже менялся. Но раз от разу за камешками приходилось ходить всё дальше и дальше. Тут поблизости он на коленях всё излазил в поисках бульков. Зато спускаясь к реке с набитыми карманами, он чувствовал себя настоящим богачом. И был ужасно счастлив, бросая первый камень. А самый лучший оставлял напоследок. Такой, что булькнет чудеснее всех.