Трудный пациент пришёл ровно в одиннадцать. Его привела Зинаида Петровна.

Он пришёл в стандартной полосатой пижаме, явно не по размеру, не для этих длинных рук и широких плеч. Высокий, худой, с аккуратными светлыми усами и остриженной бородкой. Похож на белого офицера из советского кино, подумал почему-то Хромов.

А теперь надо натянуть доброжелательную улыбку, каким бы отвратительным ни казался окружающий мир. Натянуть улыбку и включить заботливо-отцовские интонации в голосе.

– Доброе утро. Проходите, присаживайтесь. Меня зовут Павел Сергеевич Хромов, я ваш доктор.

Пациент недоверчиво обернулся на Зинаиду Петровну: та кивнула, указала ему на кабинет и легонько подтолкнула рукой вперёд. Пациент нахмурился и прошёл в кабинет, оглянулся в растерянности, не понимая, куда ему идти дальше, и уставился широко раскрытыми глазами на окно позади Хромова.

Кабинет казался мал ему, он зачем-то слегка сгорбился, будто боялся задеть головой люстру, хоть и не дотягивал до неё даже при своём росте.

Хромов показал ему рукой на диван.

– Пожалуйста. Можете присаживаться на диван, можете – в кресло. Куда вам удобнее.

Пациент нерешительно подошёл к дивану и медленно уселся на него, положив руку на спинку – видимо, так он чувствовал себя комфортнее. Тогда Хромов заметил, что на лбу Поплавского прорезались две глубокие морщины, нехарактерные для его возраста.

– Эдуард Максимович Поплавский, верно? – с улыбкой спросил Хромов.

– Именно так, – ответил пациент сильным, басовитым голосом.

– Замечательно, очень хорошо. Как вам у нас? Как себя чувствуете?

Поплавский некоторое время помолчал, снова оглядывая кабинет, а потом таким же мощным басом ответил:

– Знаете, бывало и лучше. Кормят так себе. А ещё в столовой сейчас подошёл какой-то дед, подмигнул и говорит: «Дай мороженое доесть». А у меня нет никакого мороженого…

Поплавский как будто не хотел смотреть на Хромова: он оглядывал широко открытыми глазами кабинет, стол, пейзаж за окном, потолок, но только не его.

– А каша у вас так себе.

Хромов развёл руками.

– Тут уж мы с вами ничего не сможем поделать. Я и сам, знаете, этой же едой тут питаюсь. А дедушка с мороженым… Что тут поделать! Дедушка старенький, а вы вон какой молодой.

– Зато вы можете всегда съездить домой и поесть там нормальной еды.

– Ваша правда, Эдуард. Кстати, если захотите воды – вот стоит кулер, можете попить. Ну да мы не об этом сегодня будем говорить… Слушайте, а вы любите рэп, как я понял?

– Уже изучили мой ЖЖ? – усмехнулся Поплавский и впервые посмотрел на Хромова.

Взгляд у трудного пациента оказался острым, пристальным и колючим: он как будто долго не мог ухватиться за что-то взглядом, а потом нашёл Хромова.

– Решил, что следует ознакомиться. Вы очень хорошо пишете.

– Ну да.

– А знаете, моей дочери пятнадцать лет, она пишет фанфики про рэперов. Это когда персонажи…

– Я знаю, что это.

– А кто вам больше нравится, Оксимирон или Гнойный?

Поплавский снова усмехнулся. Кажется, он стал вести себя более расслабленно, отметил Хромов.

– Оксимирон, ну да. Люблю рэпчик. Это мой 2016 год. Всё лето не выходил из плейлиста. Я вообще до него не любил рэп, не мог понять, как это вообще можно слушать. А тут как-то вдруг закачало, и всё. На самом деле в последние месяцы больше слушаю Хаски. Знаете, вот это: «Я хочу быть автоматом, стреляющим в лица». Рэп – это, знаете, вообще очень здорово. Это такая удивительная русская способность: взять западную культуру про девок, тачки и бухло – и сделать из этого что-то такое, про русский космос, экзистенцию, смерть и тоску. Так было с роком, а теперь с рэпом.

Отлично, подумал Хромов, диалог налажен. Он знал о существовании рэпера Хаски, но никогда его не слушал, как и весь остальной русский рэп. Он любил «Гражданскую Оборону» и «АукцЫон».

– Да, вот что хотел спросить… – замялся Хромов. – А почему вы ведёте ЖЖ? Там же сейчас почти нет людей, мёртвая платформа.

– Потому и веду, что там нет людей. – Поплавский взмахнул рукой, как будто объяснял что-то совершенно очевидное. – Не беспокойтесь, я не настолько псих, «ВКонтакте» у меня тоже есть. Даже «Твиттер», но я туда давно ничего не пишу.

– Я не называл вас психом, – улыбнулся Хромов.

– Да ладно вам. – Голос Поплавского стал серьёзнее. – Слушайте, вы долго будете меня тут держать?

– Это зависит от того, как у нас с вами пойдёт лечение.

– Вообще-то мне здесь не очень нравится.

– Понимаю, – вздохнул Хромов. – Но ваше здоровье превыше всего. Мы должны с вами хорошенько поработать.

– Пока вы тут занимаетесь ерундой, мне нужно как-то связаться с Онерией.

– Так…

Хромов поправил очки на носу, снова вздохнул.

– Так, хорошо, – продолжил он. – А как вы хотите с ней связаться?

– Очевидно, послать сигнал с Пулковской обсерватории.

– Хорошо. А зачем?

– Просто… – Поплавский замялся. – Дать ей знать, что она не одна. Что её услышали.

– Чтобы услышали. Хорошо. А почему это для вас так важно?

Поплавский наклонился вперёд, веки его заморгали чаще, речь стала быстрее, нижняя губа задрожала.

– Вы не представляете, каково это – остаться совершенно одному посреди погибающего мира. Посреди рухнувшей империи, на обломках великой цивилизации. Вокруг война, мир рушится, а ты совершенно один. И неоткуда ждать помощи. Вы понимаете… – Он заговорил ещё быстрее. – Дело в том, что она мне говорит, я могу её слышать, а она меня – нет…

– Действительно, я бы на вашем месте решил поступить точно так же. Это стремление показывает вас как хорошего и доброго человека…

– Не надо со мной цацкаться, не надо, ради бога, бросьте вы вот это вот. Как, знаете, анекдот: это кто у нас? Гусеничка? Улиточка? Нет, доктор, это я высоты боюсь! Не надо со мной так. Я прекрасно понимаю, что вы считаете меня напрочь поехавшим, но, понимаете… – Он вдруг сделал паузу, глубоко вдохнул и продолжил медленнее: – Это ваши проблемы.

– Я понимаю, как это может быть неприятно. Знаете, буду честен: я действительно не буду цацкаться и в том числе не буду врать, что я верю вам, потому что я вам, разумеется, не верю. Но это моя точка зрения. Ваша точка зрения может отличаться от моей. Расскажите, пожалуйста, что это за место, где живёт Онерия?

Поплавский снова откинулся на спинку дивана, беспокойно оглядел кабинет, перестав смотреть Хромову в глаза, и заговорил:

– Онерия живёт – точнее, жила, пока его не разрушили, – в Городе Первого Солнца.