Подцепив пальцами кольца, я выдернул сразу два, оттолкнулся от Хегина и метнул оба разом в ногу одного из копейщиков. Попал только один нож. Но попал хорошо: воткнулся прямо в берцовую кость. Раненый взвыл, повалился на стол и выпал из реальности. Это называется — болевой шок. А я тем временем оказался рядом со вторым копейщиком. Да уж, этот парень точно не викинг. Охотник — возможно. Выставил копье, будто кабана принимал. Большая ошибка. Удар клинком наискось — и наконечник отлетел к стене. Парень тупо поглядел на палку, в которую превратилось его оружие, потом — на меня. Выпученными глазами. У вас бы они тоже выпучились, если ваш кадык железом пощекотать.

— На колени встань, — вежливо попросил я.

Парень бухнулся на коленки так быстро, что я его чуть по нечаянности не прирезал.

И тут глазенки у паренька расширились вообще до невозможности…

Спасибо тебе, дорогой! Кабы не ты — конец был бы славному хускарлу и бонду Ульфу Черноголовому. А заодно и Коле Переляку. То есть — мне.

А так я успел вовремя среагировать и податься влево.

Бенц! — Предназначенный мне удар меча достался коленопреклоненному пареньку. Аккурат по шлему. Шлем-то выдержал, только малость помялся, а вот моя прикрытая лишь черными кудрями голова наверняка оказалась бы безнадежно испорчена. Удачно получилось.

А кто это у нас такой шустрый? А-а-а, это же наш женишок!

Вид у Хегина Брунисовича — вполне боевой. Правая рука висит плетью, вся грудь — в кровище, однако в мускулистой шуйце — боевой меч, а в глазах — горячее желание пошалить.

Ну, дяденька! Это уже несерьезно. Убивать тебя я пока воздержусь, не то деньги платить придется, да и родня у тебя может быть… неприятная. А вот хулиганить не дам.

Элегантный отбив — и клинок господина Хегина вонзается в бревно в дециметре от входного полога… Который как раз сдвинулся, чтобы пропустить немножко холода и еще одного незваного гостя: совсем молоденького парнишку с топором на изготовку.

В современном моему рождению городе Осло есть замечательный парк с разными человеческими скульптурами. Так вот: если бы тому скульптору понадобилось ваять «Изумление», лучшего натурщика, чем паренек с топором, ему нигде не найти.

— Скиди, беги!!! — отчаянно завопил Хегин Брунисович, раскидывая руки (вернее, одну левую, правая — не послушалась) и бросаясь мне наперерез — собственной тушкой прикрыть обалдевшего вьюноша от страшного убийцы.

Храбро, ничего не скажешь. Голой жо… Простите, голой бородищей — на стальное лезвие. Ну что ты, право, так разволновался, женишок! Если я тебя, такого брутального, не убил, так, наверное, и тинейджера этого помилую.

Бросок получился не очень удачный — правая рука у меня занята, потому подстраховать было нечем. Хегин упал как раз на больное плечо, вскрикнул, аки раненый конь, и отрубился. А тинейджер… Ай да тинейджер! Нетрусливых пареньков делают в датском королевстве! Лезть на человека, вооруженного полноценным клинком, с невеликой секиркой — весьма отважный поступок. Даже если забыть о том, что этот клинок только что вывел из строя трех больших дядек.

Лично я бы не полез. Метнул бы топорик в страшного ворога, а сам выдернул бы из стены Хегинов меч.

Паренек недопетрил. Или боевого опыта не хватило. Но махал он топором недолго. Раза два только и успел. Потом я вошел в клинч, притиснул его к столбу (в кои веки я оказался крупнее и тяжелее противника!), легонько, не увеча, приложил бойкого тинейджера коленом в пах, отобрал топорик и отпустил. Вернее, передал обмякшее тельце в крепкие руки старины Пэра. Великая битва закончилась. Пора паковать трофеи.

в которой выясняются некоторые подробности из биографии Хегина Брунисона

Заиндевевшие лошадки, почуяв дымок, а значит, приближение теплой конюшни и полных яслей, затопали веселее, а по этому признаку и я, не обладавший звериным нюхом, сразу сообразил: недальняя дорога близится к финишу.

Хотя мог бы и Льота спросить: он на местности ориентировался в любое время года: вырос здесь как-никак.

Точно, впереди показался солидный забор, а из открытых ворот нам навстречу мячиками выкатились две пушистые псины и завертелись вокруг, исходя тревожным лаем. Однако близко не совались: соображали, что древком копья по морде — это неприятно.

Я спрыгнул с саней и, обгоняя лошадок, по утоптанному снежку вбежал во двор.

— Знала, что ты пожалуешь! — Рунгерд стояла на крылечке и улыбалась. В белой меховой шубке, с румянцем во всю щеку, она была просто неотразима. Я с трудом удержался от того, чтобы с ходу подхватить ее на руки.

Удержался. Не поймут. Средневековье.

Собачки тут же, без окрика, унялись и запрыгали вокруг нас уже вполне дружелюбно. Хорошие такие собачки, зубастенькие. Свартхёвди Медвежонок с ними на кабана ходил. Без проблем.

Из дома высыпали трэли. Засуетились вокруг лошадок.

Льот бросил вожжи, соскочил с саней, поклонился хозяйке. С достоинством. Свободный человек как-никак.

— Пожалуйте в дом! — гостеприимно предложила Рунгерд.

— Погоди, ясноглазая. У меня для тебя подарочек.

— О? — Все женщины, даже колдуньи, весьма любопытны. А уж если речь идет о подарке…

— Не знаю уж, понравится тебе иль нет… — проговорил я, подходя к саням. — Жениха тебе привез.

И не дожидаясь ответной реплики, скинул с саней медвежью шкуру.

На дне саней, качественно упакованные, рядком (если не сказать — кучкой), жмурясь от солнышка, возлежали трое агрессоров. Четвертого, раненного в ногу, я брать с собой не стал. Еще помрет по пути.

Удивил я свою подружку-волшебницу. Изрядно удивил. Но она умеет владеть собой.

— И кого из них ты прочишь мне в женихи?

— Я — никого. Но вот этот, — я легонько тронул древком копья скрежетнувшего зубами от злости Хегина, — козлик бородатенький назвался твоим будущим мужем.

Рунгерд наклонилась над Хегином Брунисовичем. Глаза ее сузились, губки изогнулись в иронической улыбке:

— Что-то я не припомню, чтобы принимала от тебя свадебные дары, Брунисон.

«Женишок» не ответил, только щурился и сопел в две дырочки. Неудивительно. Ротик-то я ему еще перед отъездом заткнул.

— Ишь ты как! — Я удивленно поцокал языком. — Соврал, значит, соседушка. Вот уж не думал, что такой уважаемый человек — и соврет. Представь, госпожа, ворвался ко мне в дом, с людьми оружными, мечом меня рубить взялся. И всё — от пылкой к тебе любви. Я, вообще-то, разбойников не милую, но, поскольку влюблен человек — пожалел, не убил. Уж я-то его понимаю! — Я одарил мою красавицу многозначительным взглядом. — Хотя, с другой стороны — умереть из-за любимой женщины… Это достойно висы.

А красавица выпятила губку и процедила презрительно: