– Не унывайте. Вам нужно ехать в Лондон, – сказала мисс Харвуд и, написав что-то на клочке бумаги, протянула его Джейн.

Та поморщилась при мысли о столице, переполненной людьми и крысами.

– Но ведь до Лондона целый день езды.

– Есть на примете что-то получше? – спросила мисс Харвуд.

Гостья пожала плечами:

– Сейчас у меня нет ничего.

Назавтра Джейн уже тряслась в разбитом экипаже, думая о том, как бы сохранить свое путешествие в тайне. Почтовую карету она выбрала самую плохонькую: ту, что отходила с заднего двора гостиницы «Черный принц» и шла в Лондон не прямой, зато тихой дорогой. Единственным попутчиком Джейн оказался пахнущий ромом мужчина в рваном жилете и засаленной адмиральской шляпе. Он избегал смотреть Джейн в глаза, и это вполне ее устраивало. Не услыхав от него замечаний относительно того, как неприлично женщине путешествовать одной, она заключила, что он сам пал еще ниже: быть может, крупно повздорил с кем-то или в пух и прах проигрался. Так или иначе, этот субъект явно спешил покинуть Бат, не будучи узнанным. Более подходящего компаньона Джейн и желать не могла. Еще до того как карета тронулась с места, он закрыл глаза.

За годы своего затянувшегося девичества Джейн не раз пренебрегала правилами, свято чтимыми другими представительницами ее пола. Но этот поступок затмил все прежние грехи. Путешествовать из города в город без провожатых, торговаться с возницей, самой за себя платить, сидеть бок о бок с незнакомыми людьми – позволить себе такое могла только распутница или ведьма. Ни одна девушка из приличной семьи не отважилась бы нанести своей репутации столь ужасный урон.

Джейн покинула дом с чувством вины. Родным она сказала, что идет, как всегда, на прогулку. Мать кивнула, не глядя на нее. В кармане у Джейн было три черствых печенья из кладовой (их пропажу вряд ли могли заметить) и четыре фунта – весь ее капитал. Отец пожелал ей счастливой прогулки и даже предложил свою компанию. При этом он улыбнулся, и глаза его затуманились. Джейн стало стыдно. Покидая дом, она заметила между родителями некоторое отчуждение. В это время суток преподобный Остен и его супруга обыкновенно сидели вместе в углублении окна. Он читал «Ллойдз пост», а она занималась штопкой. Они разговаривали и смеялись. Однако этим утром преподобный расположился за столом. Джейн почувствовала себя польщенной, предположив, что стала причиной размолвки.

В половине десятого карета отправилась в путь. Каменные особняки медового цвета сменились сначала серыми коттеджами, затем хижинами с дымящими трубами и, наконец, нефритовой зеленью полей. Миновав возделанные земли Западной Англии, экипаж покатил мимо беркширских дубовых лесов. В Рединге была сделана остановка, чтобы лошади попили. Возница вышел размять ноги, однако пассажиры не покинули безопасных стен своей деревянной клетки. Джейн осторожно выглянула в окно и осмотрела городскую площадь, почти ожидая увидеть маменьку, прибежавшую из дома с намерением возвратить дочь.

На противоположной стороне дороги остановилась другая карета, ехавшая из Лондона в Бат. Тот возница тоже сошел с козел, чтобы напоить лошадей и себя. Изнутри доносились веселые голоса. По яркой одежде и большим чемоданам пассажиров Джейн заключила, что это семейство, по-видимому, направляется в Бат на отдых. Ей захотелось к ним, на единственное свободное место в экипаже. Тогда можно было бы вернуться домой, пока никто ничего не заподозрил. Она уже взялась за ручку дверцы, но в этот самый момент кучер вернулся и хлестнул лошадей. Почтовая карета покатила дальше. Джейн откинулась на спинку скамьи. Если у нее и возникло желание спасти остатки своей репутации, то теперь она упустила последнюю возможность. Пути назад не было.

На окраине Виндзора стоял, указывая дорогу на Лондон, огромный вечнозеленый дуб. На миг позабыв тревогу и чувство унижения, Джейн залюбовалась этим роскошным деревом, не боящимся ни времени, ни непогоды. Далее потянулись поля. Убаюканная покачиванием экипажа и мерным стуком колес, Джейн задремала.

Проснулась она уже в Кенсингтоне и, прежде чем восхититься великолепными зданиями, ощутила неподражаемый аромат столицы. Над зеленью Гайд-парка и Кенсингтонских садов витали удушливые запахи угольного дыма, сточных вод и гнили, выстилавшей обнаженное отливом устье Темзы. Лондон бурлил, источая зловоние улиц, домов и человеческих тел. Какая-то фабрика на южном берегу изрыгала черные клубы через одну трубу и сливала разлагающиеся отходы через другую. Джейн ощутила ненависть к этому городу с его алчностью, вероломством, копотью и туманом. Трава и деревья были ей милее, чем люди и камень. Но именно здесь, близ этих нищих доков, Купер сочинил «Олнейские гимны»[4]. Здесь, среди пустого дворцового блеска, Фрэнсис Берни написала «Эвелину». Здесь, в парах Саутуарка, Шекспир создал «Гамлета». Джейн кивнула, нехотя отдавая дань почтения ужасному городу, породившему стольких гениев. «В конце концов, из угля может получиться алмаз, – подумала она, – а из песчинки – жемчужина».

На Пикадилли почтовый экипаж сделал последнюю остановку. Бросив взгляд на величественный купол собора Святого Павла, высившийся на востоке, Джейн направилась по адресу, который дала ей мисс Харвуд. Предстояло пройти пешком две мили. Выйдя на набережную, Джейн тут же зажала нос – Темза обдала ее своим смрадным дыханием.

Сперва приблизившись к творению сэра Кристофера Рена, а затем оставив его позади, путешественница заметила, что епископы, кураты и солидные прихожане стали встречаться ей реже. Теперь она видела тех, кого им полагалось спасать: белошвеек, цветочниц и прачек Чипсайда. Мрамор колонн и медь куполов сменились полусгнившим деревом и старым кирпичом. Острые булыжники под ногами покрывал слой грязи, а вместо тех хитроумных систем, которые избавляли от нечистот Мейфэр и Пикадилли, здесь использовались немудреные устройства опорожнения ведер при помощи силы земного притяжения. Стены глинобитных домишек лоснились от копоти. Никогда прежде Джейн не приходилось бывать в подобных местах. Какой-то мужчина с пятном от супа на галстуке показал ей язык и увязался за нею. Она заявила, что ее отец – констебль. Это помогло: незнакомец сел на кучу гниющей капусты и захрапел.

Джейн облегченно перевела дух и, прошагав еще три квартала, приблизилась к дому, который разыскивала. Опять сверилась с адресом в записке. Да, это здесь. Два больших новых здания с обеих сторон подпирали двухэтажный дом тюдоровских времен. Его темные балки прогнулись, беленые стены покрылись желтыми пятнами, тростниковая крыша ввалилась внутрь. Казалось, постройка вот-вот рухнет.

Джейн легонько постучала в дубовую дверь. Никто не ответил. Черные решетчатые окна были наглухо закрыты. Постучав еще раз, посильнее, и крикнув: «Есть кто-нибудь?», Джейн подняла глаза: труба не дымила.

– Кто вы такая? – донесся голос.

Джейн обернулась. К ней, прихрамывая, шла женщина с длинными седыми волосами, которые, ничем не прибранные, падали на лицо и окутывали тело, будто огромный колышущийся кокон из сахарной ваты. На черном платье пестрели заплаты: дыру на плече прикрывал кусок клетчатой материи, прореху в подоле – большой коричневый ромб. К груди женщина подвязала несколько вилков капусты. Сколько именно – сказать было трудно.