Тем временем русское командование, не отказавшись от планов повторного похода в Восточную Пруссию, а оттуда на Берлин, пыталось угнаться сразу «за двумя зайцами». Утвердив план генерала Данилова, великий князь, однако, одобрил и замысел главкома Юго-Западного фронта генерала Иванова, заключавшийся в переходе через Карпаты на Венгерскую равнину. Причину этому можно усмотреть лишь в том, что Ставка любой ценой цеплялась за последний шанс нанести врагу чувствительное поражение. Выбор удара вглубь Австро-Венгрии не в последнюю очередь определялся политическими соображениями (вернее, иллюзиями), о которых будет сказано дальше.

Разбрасывание русских сил на нескольких направлениях облегчало врагу парирование наших ударов. Возможно, что их сосредоточение в каком-то одном месте, наиболее уязвимом для противника, привело бы к более ощутимым результатам. Но такое направление надо было суметь правильно избрать. Меньше всего мишенью главного удара мог служить географический пункт, будь то Берлин, Краков или Кёнигсберг. Ещё Карл Клаузевиц в начале XIX столетия учил, что объектом военных операций должна быть армия, живая сила противника. Можно сказать, что германский фронт не имел таких очевидных уязвимых мест.

Наступательные операции Русской армии в начале 1915 г. только истощали её боевые запасы, не приближая к победе. Стратегия русской Ставки в этот период была поведением зарвавшегося игрока. Давно было ясно (но только не великому князю и начальнику его штаба!), что до начала летней кампании сокрушить противника уже не удастся. А раз так, то Русской армии придётся вести стратегическую оборону при хронической нехватке боеприпасов. Германское командование отчётливо видело этот приближающийся кризис нашего фронта и намеревалось сполна им воспользоваться.

Колебания русского Верховного командования в 1914 — начале 1915 гг. в вопросе о том, кому наносить главный удар — Германии или Австро-Венгрии, вызывались не только стратегическим недомыслием, но и политическими иллюзиями.

Надежды вывести из войны Австро-Венгрию отдельно от Германии были несостоятельны. То, что в конце войны Австро-Венгрия подписала перемирие на восемь дней раньше Германии, вызывалось совершенно новыми условиями, а именно революцией в обеих этих странах. Но революция, подобная происшедшей там осенью 1918 г., была совершенно невозможна в 1914–1915 гг. Тем более немыслимо, чтобы катализатором такой революции стала царская Россия.

Военный разгром Австро-Венгрии отдельно от Германии был неосуществим. Аналогия с Францией и Россией, которые могли быть разбиты отдельно друг от друга, тут совершенно не проходит. Обе немецкие империи составляли одно геополитическое целое в центре Европе (их и называли часто блоком Центральных держав или срединных монархий). Германские войска, пока их самих не коснулось революционное разложение, в любой момент могли эффективно «подпереть» фронт своего союзника, что они и делали до 1918 г.

Политические иллюзии русской Ставки были навеяны почти столетием существования панславистской доктрины. Надо заметить, что долгое время панславизм имел главным образом либеральное и даже революционное содержание и потому не пользовался благосклонностью русской монархии. Отношение царского двора к этой доктрине всегда оставалось более, чем сдержанным. Однако с началом Первой мировой войны самодержавие решило осторожно использовать это идейное оружие из арсенала своих внутренних противников, благо те объявили «единение с властью до конца войны». Эта трансформация панславизма совершилась, впрочем, не в одночасье, но здесь нет возможности подробно рассмотреть эволюцию данной доктрины.

Применительно к реалиям Первой мировой войны иллюзия панславизма означала, что славянские народы Австро-Венгрии — чехи, словаки, русины, поляки Галиции, хорваты, словены, сербы Воеводины и Баната — восстанут против власти династии Габсбургов при первых же неудачах её армии. И с восторгом встретят армию русского царя как свою освободительницу. Такая иллюзия не учитывала того, что для католических народов — чехов, словаков, хорватов, словен — православная Россия была более чужой и непонятной страной, чем католическая Австрия, а поляков и вовсе разделяла с русскими многовековая вражда.

Более реальные надежды могли быть связаны с использованием национальных доктрин самих славянских народов. В ту пору среди них были популярными идеи образования федеративных славянских государств — Югославии и Чехословакии. Они и осуществились по итогам Первой мировой войны. Однако Российская империя ни разу не высказала своего официального отношения к этим доктринам.

От проявления симпатий к России славян Австро-Венгрии удерживало знание о том, что все местные славянские языки, кроме русского (т.е. польский и украинский; последний официально именовался даже не языком, а лишь «малороссийским наречием»), находились в Российской империи под фактическим запретом. Славянские области Австро-Венгрии обладали той или иной степенью автономии, и их жители могли сравнивать своё положение с унитарным централизованным устройством Российской империи. Словом, Российская империя в отношении к «своим» славянам ничем не отличалась в лучшую сторону от Австрийской империи, и народам последней это было хорошо известно.

Однако в пределах, допускаемых необходимостью сохранения единства собственной империи, русская монархия делала многое, чтобы привлечь на свою сторону западных и южных славян. Так, благосклонное отношение к югославской и чехословацкой национальным идеям проявилось в создании соответствующих частей в составе Русской армии.

Формирование чешских национальных дружин из эмигрантов, живших в России, началось ещё в конце 1914 г. Военные действия, в ходе которых в русский плен попало немало военнослужащих чешской и словацкой национальностей, предоставили широкий контингент для вербовки добровольцев. Но на фронт 1-я Чехословацкая бригада (под командованием русского полковника А.П. Троянова) попала уже только после Февральской революции 1917 г. Её полки назывались по именам прославленных деятелей чешской истории: св. Вацлава (позднее — Яна Гуса), короля Иржи из Подебрад и Яна Жижки. Интересно, что в её первом бою 19 июня (2 июля) 1917 г. под Зборовом ей с другой стороны противостояла тоже главным образом чешская по своему составу 19-я пехотная дивизия австрийской армии.

Ещё более примечательно то, что в этом бою с обеих сторон приняли участие два будущих руководителя социалистической Чехословакии — солдат Клемент Готвальд (с австрийской) и командир роты Людвиг Свобода (с русской). Готвальд недолгое время спустя после этого боя перебежал на русскую сторону и вскоре стал большевиком, а вот судьба Л. Свободы складывалась иначе. Он вместе с Чехословацким корпусом оказался в Белом движении, а в Советскую Россию попал снова только осенью 1939 г., будучи задержан чекистами на бывшей польской территории, где с группой таких же офицеров бывшей чехословацкой армии пытался развернуть подпольное сопротивление гитлеровской оккупации…

В конце 1917 г. чехословацкие части в России насчитывали более 50 тысяч человек и были развёрнуты в корпус. Однако активные боевые действия на Восточном фронте к тому моменту уже завершились. Чехословацкий корпус в 1918 г. принял активное участие в Гражданской войне на стороне Белого движения.