И в Китае, и у себя на родине люди Запада, очень многим обязанные значительно более древней, чем они, цивилизации, чувствовали свое неоспоримое превосходство над ней и даже свою миссию по приобщению «немытых китайцев» к «единственно правильным» европейским ценностям – «бремя белого человека».

В крайней форме эта тенденция была выражена в расовой теории Жозефа Артюра Гобино, много позднее взятой на вооружение немецкими нацистами. В своем печально знаменитом труде «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853) Гобино называет китайцев потомками обезьян (в отличие от своего современника Дарвина, считая это обидным), рассуждает о свойственной «желтой расе» ненависти к свободе, антипатии к воображению и потрясающей трусливости китайцев, «не желающих отвлекаться от безмятежного переваривания пищи, которое они сделали своей единственной целью в жизни»[45]. Даже безусловные, на первый взгляд, достоинства китайской цивилизации Гобино представляет как позорные изъяны, например, практически всеобщая образованность китайцев и их повальная любовь к литературе является, по его мнению, «мощным инструментом застойности»[46].

Назвать сегодня китайцев «желтыми собаками», как это было принято в американской периодике времен Марка Твена, или «наполовину бесами, наполовину людьми» сегодня вряд ли у кого-то повернется язык. И дело даже не в том, что китайцы больше не собираются терпеть унижения – изменилось само место Китая в мире. Китай становится ключевой державой не только в экономическом или политическом, но и в духовном отношении, и уже этим заставляет с собой считаться. Однако, признавая возрастающую роль Китая, представители западной цивилизации отнюдь не отводят Китаю «места за своим столом».

«С каждым годом Запад все сильнее ощущает влияние китайской цивилизации, – говорит живущий в Нью-Йорке культуролог Александр Генис. – Причем, как это водится, в нашу постмодернистскую эпоху, оно сказывается на всех интеллектуальных уровнях: от элитарной прозы первого нобелевского лауреата XXI века, писателя и драматурга Гао Синцзяня до сверхпопулярного сейчас кинобоевика тайванского режиссера Анга Ли "Крадущийся тигр, невидимый дракон". Так, входя в состав всемирной цивилизации, Китай помогает рождению истинно планетарной культуры со всеми ее еще не исхоженными путями. В них-то, в этих самых еще неисхоженных путях и состоит уникальная ценность Китая, развивавшегося вне контакта с Западом. В сущности, диалог с китайской мыслью – это разговор с пришельцами, о которых мы не устаем тосковать в нашем космическом одиночестве»[47].

Даже играя огромную роль в мировой экономике и культуре, китайцы для Запада все равно – другие, «пришельцы», и потому отношение к ним, как и прежде, опасливое и высокомерное. Их культура – это «тоже культура», и достижения – «тоже достижения». И это притом, что без Китая современного мира, как мы видели, просто бы не существовало.

История непосредственных взаимоотношений российского и китайского государств насчитывает несколько столетий (в 2018 г. исполнится 400 лет миссии Ивана Петелина – первому русскому посольству в Китае). Однако общение между китайской цивилизацией и народами, населяющими сегодняшнюю Россию, взаимообогащение культур и взаимовлияние на идентичность народов началось значительно раньше.

Около десяти лет назад в науках, изучающих древнейшую историю человечества, произошел качественный скачок. К традиционно медленным и колоссально трудозатратным наукам антропологии, археологии и палеолингвистики прибавилась ДНК-генеалогия[48]. Данные о редких, раз в несколько тысяч лет, мутациях в Y-хромосомах, позволяют реконструировать «одиссею человечества» с момента возникновения общего предка до наших дней. Распространенность определенного типа мутаций получила название гаплогруппы. Определенные гаплогруппы можно ассоциировать с народами, известными в истории.

По картине мутаций в ДНК новая наука позволяет воссоздавать миграции человеческих популяций, происходившие в далеком прошлом – до десятков тысяч лет назад – и рассчитывать время этих миграций с точностью до сотен лет. С помощью методов ДНК-генеалогии было, в частности, установлено, что группа носителей индоевропейской гаплогруппы R1a1 примерно 3600 лет назад перешла с Южного Урала в Индию. Вместе с языком переселенцы дали местным народам индоевропейскую религию и космогонию (структурное и содержательное сходство индийских Вед с другими индоевропейскими источниками, от Авесты до греческих теогонии и «Голубиной книги» (сборника восточно-славянских духовных стихов XV–XVI вв., уходящих корнями в далекую эпоху индоевропейской общности), отмечали многие исследователи, в т. ч., Антуан Мейе, Жорж Дюмезиль, Владимир Топоров, Александр Зайцев, Томас Гамкрелидзе, Вячеслав Иванов, Михаил Серяков и др.) Аналогичное вторжение индоевропейцев в течение III–II тыс. до н. э. было в Иран, Грецию и другие территории.

На основе индоевропейской ведической религии и брахманизма сформировался индуизм, одна из наиболее крупных по числу последователей религий мира, а также буддизм, ныне – одна из ведущих мировых религий. В середине I в. буддизм начал проникать в Китай, со временем став одной из наиболее распространенных религий в Срединной империи и во многом сформировав сам национальный характер китайцев, принципы китайской эстетики и основы духовной организации общества. Так опосредованным образом Китай подвергся духовному влиянию индоевропейской культуры.

Дальше других в Центральную Азию продвинулся один из самых загадочных индоевропейских народов – тохары. Остатки их цивилизации и памятники письменности были найдены в Китае, на территории современного Синьцзяна. Их изучение показало, что всего лишь 1000 лет назад здесь существовал архаичный язык, сохранивший реликтовые формы индоевропейской основы и более близкий к языкам западных, а не восточных индоевропейцев, в окружении которых они находились. Было также выяснено, что тохарская культура оказала влияние на китайскую. Факты первых контактов тохарского и древнекитайского языков относятся еще к III в. до н. э., причем заимствование слов происходило как из тохарского в китайский, так и наоборот[49].