Когда б вы знали, сколько в банках ваших

Хранится в тайне миллионов наших,

Вы б обалдели б…

– Только ты должен быть очень осторожным! – прошептала Лена.

– Почему? – глупо спросил Мишка.

– Потому что по-настоящему у меня никого еще не было… – ответила она и посмотрела на него так, точно призналась в какой-то неловкой, даже стыдной вещи.

– А Кембридж?

– При чем тут Кембридж, глупенький?.. – еле слышно засмеялась Лена и прижалась щекой к волосатой курылевской груди…

Мишка запомнил на всю жизнь: в тот вечер, когда они наконец перешагнули черту, вдоль которой на ощупь бродили вот уже четыре месяца, он не чувствовал никакого вожделения, а только мучительную испепеляющую нежность и даже на миг по-ребячески испугался, что эта неподъемная нежность вдруг сделает его плоть беспомощной и бессильной…

– Здорово, влюбленный андрогин! – на следующий день, увидев Курылева на третьем КПП, сказал, усмехаясь, Ренат.

– Привет, – отозвался Мишка, напуская на себя деловитую озабоченность.

– Ну, если ты теперь решил стать конспиратором, тогда не светись! – тихо, но зло посоветовал сержант.

Наверное, и в самом деле со стороны Курылев выглядел вызывающе счастливым, да он и сам чувствовал во всем теле головокружительную клубящуюся память о Лене. В конце концов, подавая машину назад, он снес забор у домика № 479, где проживал видный деятель коммунистического и рабочего движения, угодивший в Демгородок за то, что попытался оценить переворот адмирала Рыка с точки зрения теории классовой борьбы. Смотреть на поваленный забор сбежалось полпоселка. Пришел, борясь с одышкой, и № 55, Ленин отец. Он дождался, пока одуревшая от бессобытийного существования публика вдоволь наохается, и подошел к Курылеву, который по своему обыкновению сидел на подножке «дерьмовоза», покуривая «Шипку».

– Здравствуйте, Миша! – сказал старик.

– Здравствуйте, № 55! – ответил Курылев, высунувшись из облака воспоминаний ровно настолько, чтобы прочитать номер на «джинсовке» приблизившегося изолянта с удочкой.

– Меня зовут Борис Александрович, но это не важно… Я просто хочу поблагодарить вас за Лену! Спасибо…

В ответ Мишка не смог вымолвить ни слова…

Потом, после всего, она попросила его не оборачиваться и пальцем начертила на влажной Мишкиной спине какое-то слово. Это было так приятно, что он сначала различил кожей всего лишь один восклицательный знак «Понял?» – спросила она. «Нет, еще!» И она снова повела ноготком по вздрагивающим курылевским лопаткам. «Понял?» «Нет, еще, еще!» просил Мишка, хотя все уже давно понял. А она опять и опять писала пальцем по его дрожащей коже: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!..»

– Вы знаете, – продолжал №55. – Если б во время этих жутких сеансов вы не прятали б Ленхен у себя, я бы определенно сошел с ума! Даже опытным людям нелегко, а она у меня ведь совсем несовременная девушка. Вы понимаете?

– Понимаю…

– Вы знаете, я так жалею, что она не закончила диссертацию! – дрожащим голосом воскликнул №55. – Я так сожалею, что она приехала сюда! Я был категорически против, чтоб вы знали… Ведь ее отсюда не выпустят, даже если я умру…

– Вы, Борис Александрович, живите! Так для всех будет лучше… – ответил Курылев и, не попрощавшись, пошел выключать насос.

С самого начала знакомства Лена просто замучила Мишку рассказами об Англии, о Кембридже, об Уайльде. Наверное, так ей было легче. «Ты знаешь, – восторженно говорила она, – меня постоянно принимали за леди! Я даже однажды слышала, как меня за глаза называли „эта юная леди“. Представляешь? А однажды один очень известный профессор-лингвист очень долго ко мне приглядывался и потом сознался, что никак не может определить по произношению, из какого я графства… Когда ему сказали, что я из России, он просто обалдел! …Представляешь?» «Представляю», – кивал Мишка. «А однажды меня пригласили на заседание Уайльдовского общества. Я делала там доклад о русских переводах „Баллады Реддингской тюрьмы“. Ну, сам понимаешь: Чуковский, Брюсов, Топоров…» «Понимаю», – кивал Мишка. «Всем очень понравилось. Потом за ужином в готическом зале при свечах лорд Уиндерфильд сказал мне, что восхищен моим знанием Уайльда, но полагает, по-настоящему этого писателя может понять лишь тот, кто вкусил несвободу. А я сказала ему, что есть такая русская поговорка „От сумы и от тюрьмы…“, и даже пошутила, что ради Уайльда готова посидеть немного в тюрьме. Он тоже засмеялся и предложил рекомендательное письмо к своему близкому другу – начальнику образцовой Ливерпульской тюрьмы…».

– Ты, значит, из-за Уайльда в Демгородок приехала? – язвительно полюбопытствовал Курылев.

– Ну, почему тебе так нравится меня обижать? Я же не спрашиваю, почему ты здесь служишь!

– А потому что очень кушать хочется.

– Ми-ша, только не злись! Иначе я больше не смогу принимать твои приглашения. Лучше давай я покажу, как здороваются масоны! Хочешь?

– Думаешь, понадобится? – хмуро улыбнулся Курылев.

– Как знать, как знать! – подхватила она, радуясь его отходчивости. – Вот смотри…

Лена осторожно взяла мозолистую курылевскую руку и согнула крючком его безымянный палец, потом то же самое проделала и со своим безымянным пальчиком, а затем вложила узкую ладошку в бугристую Мишкину ладонищу, но таким образом, что их согнутые пальцы сцепились как бы в знак примирения. Со стороны все это выглядело так, будто два человека просто-напросто пожимают друг другу руку.

– На самом-то деле мы установили с тобой тайную братскую связь! – свистящим шепотом сказала Лена. – Правда, здорово?

– А твой отец действительно масон? – спросил Мишка.

– Господи, ты Боже мой! – Она вырвала свою руку из этой вольнокаменщицкой сцепки. – Это же шутка! Вы ничего не поняли…

Только совсем недавно и с большим трудом Курылев склонил ее к тому, чтобы говорить друг другу «ты», вернее, чтобы она говорила ему «ты». И вот вдруг это ледяное «вы». Дело прошлое, в ту минуту Мишка перепугался.

– Я к вам больше никогда не приду! – пообещала она, вставая.

И действительно некоторое время она не показывалась. А Мишка через проекторное окошечко выискивал в зале ее гордо поднятую темноволосую голову. Один раз он засек, как Лена исподтишка глянула в сторону кинобудки, но, заметив в отверстии курылевскую физиономию, сделала вид, будто просто праздно оглядывается. Через две недели она все-таки пришла и сказала: «Прости, я была не права…». «Ага, – подумал Мишка. – Теперь осталось, чтобы принцесса поцеловала свинопаса!». И она поцеловала, но ждать пришлось еще три месяца. Именно ждать и ни в коем случае не торопиться, ибо это возникшее чувство вины перед ним, простым и трудно живущим парнем, по регулируемым законам природы само собой обязательно должно было перерасти в совершенно иное чувство! Гормон играет человеком. Только нельзя торопиться!..