Дома Леон быстро проглотил успевшую остыть картошку с мясом. Убедившись, что Пашкина мать ушла с кухни, он вымыл посуду и прибрался в комнате. Только на этих условиях и дабы избежать родительских упреков он мог спокойно уйти из дома.

Ближайшим соседом семьи Сергеевых был Яков Семенович Кац, некогда практикующий адвокат. Очень долго его комната пустовала, закрытая на замок. И лишь десять лет назад у нее появился жилец, как-то сразу завоевавший всеобщую симпатию. Родственников у Каца не было, его никто не навещал. В их большой квартире Яков Семенович считался общим «дедом». Дети, особенно в непогоду, когда не погуляешь, приходили к нему послушать байки про убийц и воров. Истории по большей части были подлинными и оттого интересными. Леон же не любил дворовые игры и потому бывал у Каца чаще, чем другие. Он с удовольствием ходил для старика в булочную и за молоком, бежал ставить чайник и выносил мусор. Выполнив несложную работу, Леон часами пропадал в комнате Каца, почему-то этим сильно раздражая отца. Леон старался вернуться домой до возвращения того с работы, хотя, будь его воля, оставался бы у старика до ночи.

Он считал, что с родителями ему страшно не повезло. Скучные, всегда всем недовольные, они почти никогда не улыбались. Отец, вернувшись с завода, молча ел и уходил в свой закуток, где у него стояла чертежная доска. Мать, убрав со стола, брала в руки моток ниток и спицы и садилась к окну. Они редко разговаривали друг с другом, и в комнатах стояла гнетущая тишина. Леону ничего не оставалось, как забиться в угол с книгой в руках. Впрочем, иногда отец звал его сыграть партию-другую в шахматы. Обыграв в очередной раз сына, он долго читал нотации о пользе шахмат и его, Леона, нежелании всерьез ими заниматься. Леон с тоской поглядывал на будильник, стоявший на полке за спиной отца, жалея о потерянном зря времени. Как-то раз упомянув, что играет и с соседом, Леон нарвался на неожиданно злобную насмешку в адрес старого адвоката. Сумев сдержаться в этот раз, чтобы откровенно не нагрубить отцу, больше о Каце с ним не заговаривал…

Заперев на ключ свою дверь, Леон постучал в соседскую. Не дожидаясь приглашения, вошел.

– А, мой юный друг, проходи! – Кац искренне обрадовался гостю.

– Здравствуйте, дядя Яша.

– Как дела в школе?

– Нормально. Как всегда, скучно.

– Так ты туда не веселиться ходишь. Знания нужно брать, пока дают. Скучно не скучно, а не знаешь, что тебе в жизни может пригодиться. Так что хватай все.

– Я стараюсь. Дядя Яша, давно хотел спросить, вы родились здесь, в Оренбурге?

– Да, это мой родной город.

– И всю жизнь в городе прожили?

– Нет, незадолго до революции я уехал в Житомир к невесте. Поженившись, мы жили там до войны.

– А когда вернулись домой? И где ваша жена?

– Это длинная и грустная история, мой мальчик. Вот видишь, у меня на руке выколот номер? – Кац закатал рукав домашней куртки, обнажив руку по локоть. Чуть выше запястья виднелись синеватые цифры.

– Вы были в концлагере?!

– Да. В самом начале войны нас с женой и маленькой дочкой немцы определили в концлагерь в Дахау, слышал о таком?

– Читал и фильм смотрел. Страшно.

– Тогда я не буду рассказывать, что там делали с людьми, особенно с евреями. Сару и Ирочку сожгли в печи в первые же дни по приезде – они были слабы и, видимо, ни на что не годны. Я был сильным, здоровым мужчиной и поэтому годился в качестве подопытного материала. Как мне удалось выжить, я и сам не знаю. Лишь только после освобождения, вернувшись в Житомир, я понял, что не смогу там больше жить. Вот тогда и решил вернуться в Оренбург. Но удалось не сразу.

– Почему? Где вы жили до того, как приехали в наш дом?

– Где? – Кац помрачнел. – Когда-нибудь я расскажу тебе и об этом. Пока давай считать, что я проживал в другом городе.

– А родных у вас нет? Совсем?

– В Польше жил мой дядя Михаил Кац, родной брат моего отца. Помнишь, я тебе рассказывал о семье Печенкиных, у которых было пять дочерей? Михаил был мужем старшей из них, Зои. В жизни иногда случаются странные совпадения. Вот и мы с Михаилом встретились после многих лет не где-нибудь, а в Дахау и даже попали в один барак. Он умер почти перед самым освобождением, а про его жену Зою и их сына нам так и не удалось ничего узнать.

– Возможно, тоже выжила? А сын?

– Вряд ли. Михаил говорил, она не отличалась крепким здоровьем. А сын был совсем маленьким. Вероятность, что жив, ничтожна.

– А вы пытались его найти?

– Конечно, пытался. Сразу после войны. В списках освобожденных из лагерей его не нашлось. Или он погиб при отправке, или его могли успеть спрятать кто-то из жителей Хойны, такие случаи бывали. Но в таком случае ему сменили фамилию и имя.

– Значит, вы один уцелели из всей семьи?

– Выходит, что так. – Кац тяжело вздохнул.

– А про остальных сестер Печенкиных ничего не знаете?

– Честно говоря, для меня это сложный вопрос, Леон. На мне висит неоконченное дело, связанное с завещанием Афанасия Печенкина своим дочерям. Я должен был после смерти моего отца сохранить его и передать им или их детям. Отца убили в семнадцатом, когда он пытался вывезти двух младших девочек из поместья в Беляевке. Так что, где само завещание, я не знаю. Но текст я записал по памяти практически дословно, он хранится среди бумаг вон в том портфеле. Думаю, если завещание попало хотя бы к одной из сестер, то наследство уже получено. Хотя там оговаривается весьма непростое условие.

– Какое?

– Для получения основного капитала все наследники должны собраться вместе. А это, после всех событий в нашей стране, может оказаться невыполнимым.

– Но вы же искали сестер?

– Я не мог, Леон. На то были веские причины, поверь. Если тебе интересно, в следующий раз мы поговорим об этом. Что-то сегодня я себя неважно чувствую.

– Я сейчас позову Зинаиду Марковну, я видел, она вернулась с дежурства!

– Не нужно, Леон, я отлежусь, ты иди…

Ему нравился этот мальчик. Зная про его странную дружбу с хулиганом и двоечником Пашкой Дохловым, про неласковых родителей, Яков Семенович его жалел. И доверял, чувствуя, что тот искренне интересуется его жизнью. Но, рассказывая ему о себе, он умолчал об одном. Страх и унижения не закончились с освобождением из фашистского концлагеря. Практически сразу в его жизни начался другой ад – допросы в НКВД и осуждение на 25 лет лагерей. Он не смог бы объяснить ребенку, что, выйдя на свободу, продолжал бояться каждого шороха. Да, обещание, данное отцу в связи с завещанием его друга Афанасия Печенкина, он не выполнил. Не нашел сестер, да и не искал, малодушно приняв для себя, что взрослые женщины сами решат семейные дела, связанные с наследством.

* * *

Леон вернулся к себе. Его мать, сидя на низком пуфе перед зеркалом, расчесывала волосы.