Коррадино берег свою книжку, носил ее на груди, хотя знал, что, если даже коллеги увидят ее, они ни за что не разгадают его секреты. Знал также, что другие мастера смеялись над ним, говорили, что Манин не расстается с книжкой, даже когда ублажает женщину. Он и в самом деле был необычным человеком — гением, настоящим гением.

Доказательства его гениальности встречались в каждом палаццо Венеции, в каждой церкви, в каждом ресторане. Его гений проявлял себя в каждом сверкающем потире, каждом зеркале, гладком, как лагуна летом, и даже в каждом стеклянном леденце, которые он делал для карнавала. Все они обладали красотой драгоценного камня. Сейчас он знал, что его последняя работа засияет под темным сводчатым потолком церкви Санта-Мария-делла-Пьета, как никакой другой свет в мире. Люстра запоет, как и все его изделия. Стоит, например, щелкнуть ногтем по одной из его чаш, и она пропоет мелодию золота, которым покроют ее ободок. Это будет мелодия Самарканда, Босфора и жарких дней восточного лета. Люстра же ответит эхом на музыку девочек, играющих в приюте. Девочки-сироты, им некого любить, и их никто не любит, так что всю свою нерастраченную любовь они изливают в музыке. Его стекло будет отзываться на их игру. Люстра скажет им, что по крайней мере одну из них кто-то любит.

Пьета. Коррадино улыбнулся. Завтра он поедет в Пьету с подвесками. Люстра поедет прежде его, в специальной плоскодонной лодке. Коррадино сам подготовил все для перевозки драгоценной люстры. Ее подвесят к крышке огромной бочки, наполненной отфильтрованной водой из лагуны. Хрупкое изделие будет защищено от всех толчков и переживет все, кроме похищения. По прибытии в Сан-та-Мария-делла-Пьета люстру вынут из бочки, и вода польется на камни, сверкая в божественном свете как продолжение его искусства. Его произведение исполнит свое предназначение: возможно, несколько столетий люстра будет освещать церковь, а девочки, следуя за черными жучками на страницах нотных тетрадей, заиграют во славу Господа в унисон с пением его люстры. Коррадино закончит долгую работу — подвесит каждую хрустальную каплю в нужное место.

Я сам завершу это, как и положено.

Это было вторым самым большим его удовольствием в жизни. А завтра к нему прибавится и первое — он увидит Леонору. Коррадино вновь опустил трубку в расплавленное стекло, несмотря на то что все гнезда в ящике из красного дерева были заполнены. Сейчас он делал не подвеску, а подарок для нее.

Коррадино знал, что, когда стеклодувов выдворили из Венеции на остров Мурано, городом руководили не только соображения безопасности. Венецианское стекло считалось лучшим в мире с тех пор, как после падения Константинополя к Республике перешли восточные секреты мастерства. Они были усовершенствованы, переходили от мастера к подмастерью, и, опираясь на них, Республика создала мощную монополию. Большой совет не желал терять ее, и Мурано для стеклодувов сразу стал чем-то вроде тюрьмы. Consiglio Maggiore[31]хорошо понимал поговорку: «Самый лучший секрет — это тот, что оставляешь при себе». Запереть стеклодувов на острове значило надежно сохранить их секреты. Даже сейчас мастерам редко разрешали выезжать на материк, и в большинстве случаев за ними следовали агенты Совета. Коррадино пользовался большей свободой в знак уважения к его редкому таланту и привычке все тщательно проверять и лично доводить до конца любую работу. Однако однажды и он утратил доверие. На материке он встретил Анджелину.

Она была прекрасна. Коррадино не давал обета безбрачия, однако привык видеть красоту только в вещах, которые создавал сам. В ней он нашел нечто божественное, то, что не смог бы создать. Он встретил девушку в палаццо ее отца на Большом канале. Принцип Нунцио деи Вескови хотел обсудить с ним работу над двумястами бокалами, требовавшимися для свадебной церемонии. Бокалы должны были сочетаться со свадебным нарядом и маской его дочери. Коррадино, как и положено, привез шкатулку с красками и драгоценными камнями, использование которых позволяло получить нужный цвет.

У всех больших венецианских домов имелось два входа — для разных посетителей. Вход со стороны воды был внушительным, нарядным, с декоративным порталом, большими распашными дверями и с частично погруженными в воду полосатыми столбиками, к которым привязывали лодки. Этот вход открывали для почетного гостя. Человек оказывался в закрытом бассейне с мраморными стенами и пристанью, уводящей в гостиную палаццо. Второй вход выводил на калле и предназначался для купцов, посыльных и слуг. Это различие многое говорило о городе — Венеция всему была обязана воде. Город стоял на лагуне, чье переменчивое, но верное течение обеспечило Венеции преимущество перед другими странами. В тот роковой день гондола Коррадино подошла к палаццо с Большого канала. Серебряный дворец раскрыл ему свои объятия, и почтительный слуга в ливрее провел стеклодува в гостиную. Коррадино, в своей простой рабочей одежде, вошел в прекрасную комнату с видом на воду. Он понимал, что столь радушным приемом обязан уважению к его редким талантам. Хозяин, мужчина с вытянутым аристократическим лицом и седыми волосами, принял его как равного. Казалось, Коррадино обеспечен успех.

Слугу послали за принципессой Анджелиной и ее свадебным платьем. Князь угостил стеклодува отличной вальполичеллой,[32]обсудил с ним достоинства красок, выяснил цены. Вдруг он поднял глаза.

— А вот и ты, моя дорогая, — сказал князь.

Больше Коррадино ничего не слышал.

Она была откровением.

Золотые волосы. Глаза зеленые, словно листья под весенним дождем. Богиня. В утреннем свете и пестрых бликах воды голубой шелк ее свадебного платья, казалось, переливался сотней оттенков.

Принципесса слышала о знаменитом Коррадино. Она давно хотела увидеть художника, о котором все говорили. Анджелина удивилась тому, что он так молод, не старше двадцати. Она с удовольствием отметила, что он красив, впрочем, ничего необычного: темные глаза, кудри, типичная внешность для венецианца. Его темное лицо, обожженное жаром печей, напоминало суровые восточные иконы, смотревшие во время мессы на прихожан из инкрустированных драгоценными камнями окладов. Стеклодув выглядел обыкновенным человеком, но на самом деле он был бесценен, как те самые иконы.

Анджелина вспомнила, как год назад, будучи в обществе аристократов, увидела во Дворце дожей выставленное на обозрение сказочное существо. Существо называли жирафом — легендарный Giraffa camelopardalis.[33]Африканский король дал его на время Республике. Название принципессе ничего не сказало, однако, увидев животное, она испытала дикое волнение. Она не отрываясь смотрела на него в прорези маски. Невероятно высокое создание, пятнистое, словно арлекин, с поразительно длинной шеей. Животное медленно прохаживалось по помещению, разрезая туловищем солнечные лучи, льющиеся в окна палаццо. Похоже, зал Большого совета, напоминающий грот, с красными и золотыми фресками по стенам и самым высоким в Венеции потолком, был единственным помещением, пригодным для демонстрации этого фантастического животного. Из-под потолка на него бесстрастно смотрели семьдесят шесть дожей Венеции кисти великого Веронезе. Их живой наследник, в корно дукале,[34]сидел на троне, с изумлением разглядывал жирафа и, прикрывшись унизанной перстнями рукой, шептался с советником. Тем временем животное безмолвно остановилось перед алой драпировкой, уставилось на нее и высунуло черный змееподобный язык. Зрители восхищенно вздохнули. Жираф поднял хвост, изверг на бесценный пол пирамиду аккуратных экскрементов и потоптался на них. Дамы захихикали и заохали, а мужчины грубо захохотали. Анджелина прижала к носу букетик цветов, но волнение не утихло. Рядом с ней было нечто по-настоящему уникальное. Анджелина не спрашивала себя, красив ли жираф. Этот вопрос был лишним. Если бы животное выставляли на продажу, она упросила бы отца купить его.