своим привычкам и уехал в Ташкент без денег и теплой одежды, где поселился в сыром подвале, питается благодаря нерегулярным подачкам Союза Художников и, кажется, заболевает туберкулезом.

Последнее письмо от Файнзильберга было датировано днем смерти Ильфа – 13-м апреля – и попало к Петрову в конце мая. Миша просил денег, чтобы вырваться из эвакуации и вернуться в Москву. Петров не считал это хорошей идеей – на столицу наступали фашисты, немногие люди, оставшиеся в городе, голодали, и никто не ждал там очередного художника.

В начале июня он выслал приятелю денег, сопроводив их письмом с советом не торопиться с Москвой. И вот, спустя месяц, выясняется, что Миша Файнзильберг умер.

И ладно бы умер! По резкому тону ильфовской телеграммы было прекрасно понятно, что он ужасно переживает из-за этой ситуации с братом, а, значит, дело серьезное, и

«на самом деле я просто хочу увидеть хотя бы кого-нибудь»

…и Ильфу нужна будет помощь, любая. А, значит, Петров должен взять себя в руки, добраться до авиакассы, достать билеты в Ташкент и

«неужели я и вправду увижу его»

отправить другу ответ.

Глава 4

05.07.1942

г. Ростов-на-Дону. Главпочтамт

Е.П. Катаев (Петров)

Петров переписывал телеграмму для Ильфа трижды: в трамвае, в билетных кассах и даже в очереди в ростовском Главпочтамте. Получалось нелепо, скомкано, но – он надеялся! – искренне.

«ДОРОГОЙ ИЛЬЮША ОЧЕНЬ РАД ТЧК УЖАСНО СОСКУЧИЛСЯ ТЧК СПАСИБО ТЧК ВЫЛЕТАЮ ТАШКЕНТ ТЧК ТРАНСПОРТ НАШЕЛ ТЧК РАНЬШЕ МИША ЖИЛ ПОДВАЛЕ СОЮЗ ХУДОЖНИКОВ ПРОВЕРЬТЕ ТЧК ВСТРЕТИМСЯ ГЛАВПОЧТАМТ ТЧК ТЯЖЕЛО ОСТАТЬСЯ АТЕИСТОМ».

Евгений Петрович прекрасно помнил, что соавтор не терпит сентиментальности в телеграммах, но избавиться от «дорогой Ильюша», «очень рад» и «ужасно соскучился» не было никакой возможности. Думать о том, что он увидеть Ильфа – живого! – все еще было непривычно и страшно, и невольно приходили мысли, а вдруг этой встречи в Ташкенте не будет. Что, если телеграмма окажется единственным шансом написать погибшему другу? Так стоит ли беречь слова?

«Ужасно соскучился».

Петров обязательно скажет это Ильфу при встрече. Но до Ташкента еще надо дожить, правда?

А пока снова был Главпочтамт, короткая очередь у окошек приема и отправки, и странный молодой человек у входа с газетой в руках поднимает глаза и провожает мутным взглядом. Петров рассеянно улыбнулся ему и пристроился в хвост очереди.

– Евгений Петров? – громко спросила полная улыбчивая сотрудница, та самая, которая выдавала телеграмму от Ильфа пару часов назад. – Это же вы? Никуда не уходите!

Петров с улыбкой пожал плечами: он никуда и не собирался. Время до самолета еще было. Сотрудница взглянула строго, погрозила мясистым пальцем – как школьнику! – встала из-за конторки и вышла. Очередь в ее окошко заворчала.

– Не выступаем, товарищи! – строго сказала женщина, возвращаясь на место. Отсутствовала она не дольше пары минут.

Перед Петровым было всего три человека, и он полез в полевую сумку, чтобы достать набросок телеграммы. Перечитал с карандашом в руках, поправил пару слов…

– Простите?

Петров вздрогнул: рядом топтался молодой человек с газетой. Он смотрел уставшим, воспаленным взглядом. Товарищи в очереди – за Женей встало еще три человека – поглядывали на пристраивающегося сбоку гражданина с неодобрением.

Молодой человек предложил отойти ненадолго и покурить: у него, мол, к Петрову есть разговор. Очередь оживилась, предчувствуя скорое продвижение за счет выбывшего.

Но это, конечно, никуда не годилось. Разговоры с товарищем, которого Женя видел первый раз в жизни, уж явно не могли быть важнее телеграммы соавтору.

– Подождите минуточку, – мягко сказал Евгений Петрович.

Товарищ с газетой недовольно отошел. Только «минуточкой» не обошлось – очередь дошла до самого Петрова и застряла. Телеграмма уходила ужасно долго, сдачу отсчитывали медленно, потом документы тоже куда-то забрали, и казалось, что этому не будет конца. Евгения Петровича было тяжело напугать очередью, единственное, перед товарищем с газетой стало как-то неловко. И перед остальными тоже – сзади собралось уже человек десять желающих что-то отправить.

Сзади в очередной раз хлопнули тяжелые двери Главпочтамта – по случаю лета и ростовской жары они почти не закрывались – а потом Петрову вдруг выдали и сдачу, и документы, и копию телеграммы, и даже парочку испуганно-смущенных улыбок. Ровно за секунду до того, как…

– Уголовный розыск, лейтенант Кошкин. Евгений Петров? Пройдемте.

Петров обернулся. Ростовский уголовный розыск оказался представлен усатым лейтенантом, молодым и серьезным. При виде него бухтящая из-за задержки очередь чуть притихла, а товарищ с газетой, который предлагал отойти, застенчиво опустил глаза и вскоре ретировался. Ему, кажется, не улыбалось внимание ростовской милиции.

Евгений Петрович и сам ожидал невесть что, но в итоге его вежливо завели в служебное помещение Главпочтамта, проверили личность, обыскали и предложили поговорить с каким-то московским следователем по телефону. Прямо тут, на Главпочтамте, благо таксофонных будок тут было штук пять. Оставалось только разогнать очередь и решить вопросы с телефонисткой – этим занимался напарник лейтенанта. Петров видел его мельком.

Московского следователя с той стороны телефонной линии звали Ганс Гросс, и он говорил с чуть заметным немецким акцентом. Петров тут же ощутил, как по спине сбегает стайка мурашек. Они же только что воевали с фашистами! Он знал, что среди немцев далеко не все поддерживают фюрера, и даже есть коммунисты, но все же Евгению Петровичу было не по себе.

Диалог со следователем у них не ладился. Было ли дело в немецком акценте? А, может, в том, что Ганс хотел узнать про гибель в авиакатастрофе, и говорить об этом было неловко и странно? Или в том, что