Шею девушки окружало белоснежное жабо из какого-то мягкого материала, и ее маленький подбородок с очаровательной ямочкой посередине покоился на нем с такой грациозной элегантностью, что от этого прелестного зрелища просто глаз невозможно было оторвать. У нее было овальное лицо, матово-белое, но без пресловутой болезненной бледности, способное наливаться краской, в чем я вскоре убедился, глаза ее, большие и темные, прикрывали густые длинные ресницы, нос был прямой и превосходной формы, а рот не очень большой, но и не слишком маленький. Здесь я, пожалуй, остановлюсь, так как не обладаю способностью достаточно красноречиво описывать женскую красоту; повторю лишь, что я понял, почему все парни в Керктауне сошли с ума, и больше не удивлялся этому. Когда я заметил, как опустились ее ресницы и румянец смущения выступил на ее щеках, я сообразил, что слишком долго смотрю на нее, и просто сказал:

— Благодарю вас…

— А я буду вам благодарен, сэр, — вновь забушевал ее отец, каким-то чудом молчавший в то время, когда она говорила, — я буду вам благодарен, если вы тотчас же отправитесь с нами и дадите мне полный отчет о себе, так как если я не желаю видеть чужих людей на своей земле, то тем более не потерплю и карликов!

У меня руки зачесались от желания поквитаться с ним, но девушка всего лишь сказала с упреком:

— Отец!..

Старик замолк, и на лице его отразился стыд, который он, несомненно, должен был чувствовать. Но его крики навлекли на нас неожиданную угрозу, потому что когда в ответ на негромкий возглас госпожи Марджори мы обернулись и посмотрели на гребень невысокого продолговатого холма, то увидели на его вершине стадо пасущихся на свободе диких коров, возглавляемых огромным быком палевой масти; страшилище рыло землю копытом, фыркая и принюхиваясь к воздуху, и, когда мы взглянули на него, угрожающе заревело.

Ему ответили остальные, и в следующую минуту стадо пришло в движение и начало медленно спускаться к нам в долину.

— Скорее, скорее! — закричала девушка. — Мы должны успеть добежать до ворот!

— А это далеко? — спросил я, прикидывая размеры живой изгороди, состоявшей из кустов колючего терновника, которые достигали здесь не менее шести футов в высоту и столько же в ширину.

— Ярдов сто отсюда!

«Господи, спаси нас», — подумал я, но не сказал ничего, потому что мы втроем уже дружно пустились бежать к воротам что есть мочи.

Животные, заметив нашу попытку спастись, чрезвычайно обрадовались неожиданному развлечению — или, во всяком случае, мне так показалось, — поскольку, пригнув головы к земле, с шумом и громом копыт бросились за нами вдогонку.

Вскоре я понял, что у нас нет никаких шансов обогнать стадо, и вторично за сегодняшний день придумал способ, как выйти из положения. На сей раз я был обязан этим старому Эйбу, который рассказывал мне, как поступают испанские крестьяне, если на них нападает скот на пастбище. Я закричал, чтобы старый джентльмен и девушка продолжали бежать к воротам, и возблагодарил Всевышнего за то, что случайно захватил отцовскую шляпу; после этого я отбежал в сторону, чтобы встретить стадо на полдороге от холма. Оглянувшись, я убедился в реальной возможности спасения для Эндрю Бетьюна и его дочери, если мне удастся остановить животных. Поэтому, когда стадо находилось менее чем в сотне ярдов, приближаясь ко мне на полном ходу, я повернулся к животным спиной и, сняв с головы отцовскую шляпу, согнулся в пояснице так, что стал смотреть на них промеж широко расставленных ног.

Это были жуткие мгновения, когда я, стоя в подобной позе, наблюдал за живой лавиной с рогами и копытами, с шумом и грохотом несущейся на меня во всю прыть; стараясь по мере сил сохранить присутствие духа, я замахал шляпой и закричал, завопил и завизжал как сумасшедший.

Стадо продолжало приближаться и было уже ярдах в тридцати от меня, когда его огромный белый предводитель уперся передними ногами в землю и замер на месте, дрожа и фыркая от страха, удивляясь, вне всякого сомнения, что это за странная штука возникла внезапно перед ним. Остальные животные последовали его примеру и затем, к моим несказанным радости и облегчению, задрав хвосты, помчались обратно вверх по склону холма, подгоняемые моими криками и улюлюканьем. Затем, не дожидаясь, пока они придут в себя, я побежал в противоположную сторону, к зарослям живой изгороди, так как боялся, что не успею достичь ворот, за которыми уже скрылись старик с дочерью. И действительно, вскоре стадо снова пустилось за мной вдогонку, и я понял, что сейчас начнется состязание не на жизнь, а на смерть, хоть я и считался неплохим бегуном, а дорога шла вниз под уклон.

Свой единственный шанс я видел в прыжке через изгородь; правда, я сомневался, хватит ли у меня для этого сил, но тут передо мной возник небольшой пригорок, с которого можно было попытаться перемахнуть через колючие кусты терновника, и я, затаив дыхание, помчался к нему, чувствуя тревожный холодок между лопатками.

Стадо было от меня на расстоянии вытянутой руки, когда я достиг пригорка и, не останавливаясь ни на мгновение, с разбегу прыгнул вперед и вверх, собрав воедино весь остаток сил.

Какое счастье! Проклятые коровы достигли изгороди одновременно со мной, с той лишь разницей, что они уперлись в нее лбами, тогда как я свалился на нее сверху, поскольку она была чересчур широка даже для самого рекордного прыжка.

В густом кустарнике было полно колючек, и довольно длинных, но мне было не до них: главное, я был в безопасности! С трудом выкарабкавшись из колючих зарослей, я кое-как спустился на землю, весь исцарапанный, растрепанный и без шляпы. Не успел я прийти в себя, отдуваясь и озираясь по сторонам, как ко мне подбежал старый джентльмен и, схватив обе мои руки в свои, принялся трясти их бессчетное количество раз.

Госпожа Марджори, следовавшая за ним, остановилась, глядя на меня со странным выражением в своих темных глазах, приоткрыв пунцовые губы, и — клянусь! — на сей раз в ее лице было достаточно краски. Когда старый джентльмен покончил с моими руками, он схватил меня за плечо.

— Простите ли вы меня? — спросил он.

— Мне нечего прощать, — сухо возразил я. — Земля ваша, и я не имел права нарушать ее границы, хоть и совершил это не по злому умыслу, а по рассеянности.

— Ни слова больше, ни слова! — закричал он, заметно взволнованный. — Эндрю Бетьюн, возможно, груб и суров, но он никогда не забывает услугу, а из всех оказанных мне услуг эта — величайшая! А теперь прошу вас, сэр, оказать нам честь и отобедать с нами, хоть время уже довольно позднее!

— Весьма вам признателен, — ответил я, — но позвольте мне сначала вернуться за отцовской шляпой, которую я обронил: отец очень ее любит.

— Но ведь она осталась на лугу, — с испугом сказала девушка.

— Без сомнения, — согласился я. — Однако коровы давно уже, наверное, скрылись за холмом, поскольку колючки терновника вряд ли пришлись им по вкусу!

Оба рассмеялись, после чего я перелез через ворота и без всяких приключений отыскал отцовскую шляпу.