Элемент непредсказуемости следует изучать с двух сторон. Во-первых, почему полномасштабная паника вообще заканчивается? Поначалу моими ответами были только догадки: 1) «естественная история», которая заканчивается выгоранием, скукой, выдыхается и затухает; 2) немного более сложное понятие изменения моды – как стиль одежды, музыкальный вкус; 3) предполагаемая опасность сходит на нет, медиа или блюстители морали кричат «волк» слишком часто, их слова дискредитируются; 4) информация была воспринята, но легко растворилась, что в частной жизни, что в публичном спектакле, – конечный результат, описанный ситуационистами как рекуперация. Второй вопрос касается неудачной моральной паники. Почему, несмотря на наличие ряда ингредиентов, она так и не возникла для следующих пунктов: слабоалкогольные коктейли; компьютерные хакеры; нью-эйдж культы и путешественники; матери-лесбиянки; суррогатное материнство как бизнес; массовое убийство в начальной школе Данблейна; похищение детей из больниц; клонирование…

Непредсказуемость нуждается в тщательной координации. Если идея паники одомашнивается под скучной социологической рубрикой «коллективного поведения», то политическая грань понятия притупляется. В этой традиции моральная паника лишь отражает страхи и опасения, которые являются «частью человеческого состояния» или «чудаковатой стороной человеческой природы» и «действуют вне стабильных, упорядоченных структур общества»[38]. Верно и обратное: без «стабильных, упорядоченных структур» политики, массмедиа, борьбы с преступностью, вероисповедований и организованных религий не может случиться ни одной моральной паники.

МакРобби и Торнтон правы в том, что сегодняшние более изощренные, самоосознательные и фрагментированные медиа делают первоначальную идею скачкообразной («то там, то сям») паники устаревшей[39]. «Паника» – скорее модус репрезентации, в рамках которого до сведения общественности регулярно доводятся будничные события:

Это стандартная реакция, знакомая, порой утомительная, даже нелепая риторика, а не какое-то особенное непредвиденное вмешательство. Моральные паники конструируются изо дня в день и используются политиками для координации согласия, бизнесом для продвижения продаж… и медиа для того, чтобы сделать внутренние дела и социальные вопросы достойными новостей[40].

Но, разумеется, не то чтобы «изо дня в день». Теорию моральной паники действительно стоит пересмотреть, чтобы она соответствовала преломлениям мультимедиированных социальных миров. Но случаются неожиданные, странные и аномальные вещи: убийство Джеймса Балджера не является ни будничным событием, ни знакомой историей. Репертуар медийных и политических дискурсов вынужден разрабатывать специальные конвенции, чтобы перевести аномалии в повседневные и долгосрочные тревоги. При этом они все равно должны оставаться в формате преходящего и скачкообразного – сущности новостей.

Фрагментарное и интегрированное принадлежат друг другу: у моральной паники есть своя внутренняя траектория – микрофизика возмущения, – которая, однако, инициируется и поддерживается более масштабными общественными и политическими силами.

4. Хорошая и плохая моральные паники?

Возражение, что «моральная паника» является оценочным понятием, простым политическим эпитетом, заслуживает более пристального внимания. Очевидно, что использование этого понятия с целью разоблачения непропорциональности и преувеличения исходит изнутри леволиберального консенсуса. Этот эмпирический проект сфокусирован на тех случаях, когда моральное возмущение возникает под влиянием консервативных или реакционных сил (если он не заточен только под такие случаи). Для культурных либералов (сегодняшних «космополитов») это была возможность осудить блюстителей морали, высмеять их ограниченность, пуританство или нетерпимость; для политических радикалов речь шла о легких мишенях, будь то мягкая сторона гегемонии или интересы элит. В обоих случаях суть заключалась в том, чтобы разоблачить социальную реакцию не просто как чрезмерную в некотором количественном смысле, но, во-первых, как тенденциозную (т. е. с креном в определенном идеологическом направлении) и, во-вторых, как неуместную или смещенную (т. е. направленную – намеренно или бездумно – на цель, которая не составляет «реальной» проблемы).

По мере того как этот термин распространялся и прямым текстом употреблялся в медиа, либеральное и/или антиавторитарное его происхождение оспаривалось все более открыто. В тэтчеровском консерватизме действительно было популярным отстаивать именно метаполитику и каузальные теории, подпитывающие моральную панику, и критиковать уничижительное использование этого понятия как симптом «потери связи» с общественным мнением и страхами «простых людей». Эта популистская риторика по-прежнему фигурирует в новом лейборизме – приняв очаровательный поворот, с которым многие, чьи корни уходят в либерализм The Guardian (и кто использовал это понятие ранее), нападают теперь на «жаргонизмы левых», за то, что те употребляют термин столь избирательно.

На британской публичной арене дискуссия застряла на этом уровне журналистской полемики. Воображаемая последовательность:

• The Sun сообщает, что в Олдхэме четырнадцатилетняя школьница напала на учителя с ножницами после того, как он отчитал ее за использование грязных выражений. Учителю потребовалась госпитализация из-за нанесенной раны. Девочка «азиатского происхождения»; учитель – белый. Полиция расследует инцидент; местный депутат утверждает, что в этом году число таких нападений со стороны девочек удвоилось. История со стандартными подробностями (отец девочки был просителем убежища; учителя в других школах были слишком напуганы, чтобы высказаться) раскручивается в таблоидах еще два дня;

• на четвертый день The Guardian публикует аналитический обзор одного из своих журналистов. Газета призывает к осторожности во избежание полномасштабной моральной паники. Полиция, школа и управление образования отрицают, что число таких инцидентов растет; никто не знает, откуда у депутата взялась статистика. Рана учителя была поверхностной. Такое безответственное освещение играет на руку экстремистским партиям, участвующим в местных выборах. Реальными проблемами в таких местах, как Олдхэм, являются институционализированный расизм в школах и особое давление, которое родители-иммигранты оказывают на своих дочерей;

• на следующий день редакция Daily Telegraph осуждает статью в The Guardian за намеренную попытку уклониться от проблемы и исказить ее во имя политкорректности. В очередной раз ярлык «моральной паники» используется для того, чтобы приуменьшить страхи и тревоги простых людей – учителей, учеников, родителей, которые изо дня в день вынуждены жить в атмосфере насилия. Сейчас выясняется, что два месяца назад местный профсоюз школьных учителей предупреждал, что насилие в школе вынуждает учителей уходить из профессии.

Эта последовательность позволяет по-разному прочитать отношения между моральной паникой и политической идеологией. 1) Самая слабая версия рассматривает понятие как нейтральный описательный или аналитический инструмент, ничем не отличающийся от других терминов в этой области (таких как «кампания» или «общественное мнение»). Так уж сложилось, что термин используется левыми либералами (и их социологическими приятелями) для того, чтобы подорвать консервативные идеологии и принизить тревоги общества, стигматизируя их опасения как иррациональные. Но термин остается нейтральным, а его употребление можно легко подвергнуть инверсии. 2) В несколько более сильной версии либеральное присвоение термина зашло слишком далеко для того, чтобы его употребление можно было подвергнуть инверсии. Сложно ожидать от консерваторов, что они попытаются разоблачить либеральные или радикальные опасения как «моральную панику». 3) Третья версия идет дальше. Генеалогия термина, его нынешнее употребление и народный