Но в зал вошел не Флавий Далейн.

Вместо него вбежал возбужденный чиновник из городской префектуры и сообщил Сенату о применении в Городе сарантийского огня и о гибели аристократа.

Вскоре после этого, пока побледневший, на глазах постаревший канцлер сидел на скамье в окружении сенаторов и рабов, предлагающих ему помощь, а начальник канцелярии либо пребывал в ошеломленном изумлении, либо проявил блестящие актерские способности, августейший Сенат Империи во второй раз за этот день услышал за сильно пострадавшими дверьми шум толпы.

На этот раз он был другим. На этот раз выкрикивали только одно имя, и голоса звучали яростно, вызывающе уверенно. Двери с грохотом распахнулись, и жизнь городских улиц ворвалась в зал. Бонос снова увидел цвета разных факций, несчетное количество членов гильдий, лавочников, уличных торговцев, трактирщиков, банщиков, скотников, нищих, проституток, ремесленников, рабов. И солдат. На этот раз с ними были солдаты.

И на устах у всех было одно и то же имя. Народ Сарантия выражал свою волю. Бонос инстинктивно обернулся и успел увидеть, как канцлер внезапно осушил свою чашу вина. Гезий сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя. Он встал без посторонней помощи и снова двинулся к мраморному кругу для ораторов. На его щеки вернулся румянец.

«Святой Джад, — подумал Бонос, и мысли его завертелись, как колесо опрокинутой колесницы, — неужели он соображает так быстро?»

— Благородные члены имперского Сената, — произнес канцлер, повышая свой тонкий, искусно модулированный голос. — Смотрите! К нам пришел Сарантий! Услышим ли мы голос нашего народа?

Народ его услышал и взревел в ответ так, что палата задрожала. Снова и снова повторялось одно и то же имя. Оно эхом отражалось от мрамора и мозаик, драгоценных камней и золота, уносилось ввысь к куполу, где обреченный Геладикос гнал свою колесницу, неся людям огонь. Одно имя. «С одной стороны, абсурдный выбор, но с другой, — подумал Плавт Бонос, — возможно, не такой уж абсурдный». И сам себе удивился. Такая мысль никогда не приходила ему в голову.

Сидящий за спиной канцлера Адраст, воспитанный, вежливый начальник канцелярии, самый могущественный человек в Городе, в Империи, все еще казался ошеломленным, сбитым с толку быстротой происходящих событий. Он не шевельнулся и никак не среагировал. Среагировал Гезий. В конечном счете, это колебание, этот упущенный момент, когда все переменилось, стоил Адрасту его должности. И глаз.

Золотой Трон уже был для него потерян. Возможно, осознание этого и стало причиной того, что он примерз к мраморной скамье, пока толпа ревела и бушевала, словно на ипподроме или в театре, а не в палате Сената. Его мечты развеялись, хитрые, сложные расчеты рухнули, когда мускулистый, беззубый кузнец прямо ему в лицо проорал имя избранника Города.

Возможно, в этот момент неподвижный Адраст слышал совсем другой звук: усыпанные драгоценностями птицы императора пели теперь для другой танцовщицы.

* * *

— Валерия на Золотой Трон!

Этот крик проносился по ипподрому точно так, как ему предсказывали. Он им отказал, решительно покачал головой, развернул коня, чтобы уехать, увидел бегущих к нему стражников — не своих собственных людей — и увидел, как они упали на колени перед его конем, преградив ему путь своими телами.

Потом они тоже стали громко выкрикивать его имя, умоляя, чтобы он принял трон. Он снова отказался, покачал головой и сделал широкий взмах рукой в знак отказа. Но толпа уже бесновалась. Крики, которые начались, когда он принес им известие о смерти Далейна, неслись через огромное пространство, где мчались колесницы и радостно приветствовали их люди. К тому времени там собралось тридцать или сорок тысяч человек, хотя гонки отменили.

Другое соревнование близилось к завершению.

Петр заранее рассказал ему, что произойдет и что ему следует делать, шаг за шагом. Что его сообщение о второй смерти вызовет шок и страх, но не горе, и даже некоторое злорадство после слишком явно подстроенного выдвижения Далейна. Он не спросил у племянника, откуда он знает об этом выдвижении. Некоторых вещей ему знать не надо. Ему и так пришлось много запоминать, чтобы правильно соблюдать последовательность действий в тот день.

Но все развивалось именно так, как говорил Петр, с точностью кавалерийской атаки на открытой местности, и вот он сидит на коне, городская стража преграждает ему путь, а толпа на ипподроме выкрикивает его имя, и оно уносится к яркому божественному солнцу. Его имя, и только его имя. Он отказался дважды, следуя инструкции. Теперь они его умоляли. Он видел, что мужчины рыдают, повторяя его имя. Стоял оглушительный шум, подобный стене, нестерпимо громкий, когда Бдительные — на этот раз его собственные воины — придвинулись ближе, а потом полностью окружили его, лишая возможности скромного, верного, лишенного честолюбия человека уехать оттуда, убежать от народа, изъявившего свою волю в момент большой опасности и нужды.

Он спрыгнул с коня.

Его люди столпились вокруг, заслоняя Валерия от толпы. В ней смешались Синие и Зеленые, объединенные страстным общим желанием, о котором прежде даже не подозревали. И все, собравшиеся под белым, ослепительным солнцем, призывали его прийти к ним. И спасти их.

И поэтому на ипподроме в Сарантии Валерий, командир Бдительных, покорился своей судьбе и нехотя позволил верным гвардейцам накинуть на него мантию с пурпурной каймой, которую Леонт случайно захватил с собой.

— Их это не удивит? — спросил он тогда у Петра.

— К тому времени это уже не будет иметь значения, — ответил ему племянник. — Доверься мне.

И Бдительные расступились, внешнее кольцо воинов медленно раздвинулось, так что стали видны стоящие внутри его. Они держали огромный круглый щит, который подняли на плечи, как в древности делали солдаты, провозглашая кого-то императором. Стоящий на щите Валерий Тракезийский протянул руки к своему народу и смиренно и милостиво поклонился, уступая внезапно возникшему желанию народа Сарантия сделать его своим повелителем, императором, наместником Джада на земле.

— Валерий! Валерий! Валерий!

— Слава императору Валерию!

— Золотого Валерия на Золотой Трон!

Его волосы действительно были когда-то золотистыми, давным-давно, когда он покинул поля Тракезии вместе с двумя другими мальчиками, бедный, как каменистая почва, но сильный для своих лет. Он был готов работать, сражаться, идти босиком по холодной, мокрой осенней земле, подгоняемый в спину несущим зиму северным ветром, до самого военного лагеря сарантийцев, чтобы предложить свои услуги в качестве солдата далекому императору из невообразимого Города. Это было очень, очень давно.

* * *

— Петр, останься поужинать со мной.

Ночь. Морской бриз с запада, несущий прохладу в комнату через открытые окна высоко над внутренним двором. Звук падающей воды, издаваемый фонтанами, а издалека доносится шелест ветра в листве деревьев императорского сада.