гневными словами, что она должна уйти, и при раздраженном ответе Гордея, который попросил меня оставить их и закрыть дверь, она сделала неверный вывод.

Нет, она этот вывод сделала раньше. Гордей мог ей сказать, что я знаю о его интрижке, но не вдаваться в подробности. Он любит недоговаривать многие детали, если их не уточнять. И эта лохудра подумала, что он сам вскрыл карты передо мной и хочет быть с ней?

— Как быстро ты меня списала со счетов, — приглаживаю волосы и поправляю перчатки. — Меня, наших детей…

У любовниц часто сомнительные ожидания при своем появлении в жизни обманутой жены.

Они почему-то считают, что если они показали свое мурло, то жена должна в слезах и соплях сразу отойти в сторону. Нет. Даже не отойти, а сбежать с голой жопой, потому что мы же гордые и мы возьмем и безоговорочно уступим место новой бабе.

С какого ляда, спрашивается?

Наверное, в картине мира Верочки я сейчас побегу хватать детей, чтобы скрыться в истерике с похорон.

Хотя нет. Я должна уйти тихо, поджав губы и сдерживая в себе слезы, а после в своей женской гордости я не позволю детям общаться с папочкой и настрою против него. Очень удобно. Дети из-за матери-суки не будут мешаться под ее ногами, и не она в этом виновата.

Идеальный вариант для любой потаскухи, которая полезла на женатого мужика и решившая, что теперь она его судьба.

Можно еще отказаться от алиментов, от дележки имущества. Жены ведь гордые, и рвут с мужьями-кобелями все связи. Нас обидели, нас запачкали, поэтому нам ничего не надо.

Мой момент для неуемной гордыни упущен. Я приняла решение по-человечески проводить в последний путь свекра, минимизировать трагедию для детей и родственников.

И Вера сейчас лишняя с ее ожиданиями, новостями, глупыми выводами и нетерпеливостью.

Лишняя для меня и моих детей. Они имеют право прожить горе без скандала на поминках и без истерики мамы, которая ударит по голове новостью о беременной любовнице отца.

Этот разговор будет позже. Тогда, когда я сама все осознаю и приду к спокойной отстраненности от ревности, обиды и злости.

— Не он мне все рассказал, — разминаю пальцы в узких перчатках. — Нет, Вера. Он не раскрывал мне вашу связь со словами, что устал и что уходит от меня такой противной сучки к любимой женщине. Ты думаешь, что все было так?

Жду ответа, но Вера лишь немного щурится. Вот теперь она чует своей округлой упругой жопой, что зря рискнула, и раздумывает, наверное, над тем, а есть ли шанс вновь вернуться в образ милой и понимающей красотки, в чьих сиськах можно спрятаться от мегеры-жены.

— Нет, Вер, все было немного иначе. Мне сдала вас подруга, а потом я его допекла расспросами, и он мне сказал, что это ты. Чтобы я от него отстала. Поторопилась ты.

И вновь смеюсь:

— Женщина, к которой он убегал от надоевшей жены, решила права покачать? Он не это в тебе искал, — прохожу к столику и падаю в кресло. Откидываюсь назад. — Еще животик погладила. Господи… — потираю левую бровь пальцами. — Можешь пойти дальше. Давай, подкати к его маме, к нашим детям. Контрольный в голову, так сказать.

— И где нас видела твоя подруга? — Вера оглядывается. — И когда?

— А какое это имеет значение?

Глава 13. Выпьешь за это?

В дверь стучат, и Юра неуклюже роется в кармане в поисках ключа. Я уже плыву на волнах алкогольных паров и едва попадаю в рот фильтром сигареты.

— Пароль, — Юра вытряхивает из кармана ключи на пол и с покряхтыванием наклоняется к ним.

— Юр, я так и знал, что это ты, — раздается недовольный голос Петра, моего тестя.

— Пароль принят, — Юра подхватывает ключи, открывает дверь и рывком затаскивает Петра в кабинет. — Петруха…

Торопливо закрывает дверь и приваливается к ней с пьяной улыбкой.

— Серьезно? — Петр в негодовании смотрит на него.

— А чо?

Петр приглаживает волосы, отходит к столу и смотрит в окно, сердито прищурившись на воробья по ту сторону:

— Юр… Я же тебя просил не страдать хуйней.

Выдыхаю дым и закрываю глаза, откинувшись назад.

— Чо ты как в первый раз кого-то хоронишь, — Юра хмыкает. — Ты уж извини, ты уже старый и это нормально, когда все кругом дохнут, как мухи.

— Он мой друг! — Петр оглядывается. — Тебе, возможно, непонятна эта концепция, но…

— Ты мне тут не бузи…

— Тебе все смехуечки, да?

— А слезки помогут друга-то вернуть, Петруха? — Юра вскидывает бровь и опять прячет ключи в карман брюк.

— Где твое уважение?

Юра плывет к столу, открывает бутылку виски, наливает в бокал на два пальца и протягивает его Петру:

— За уважение, и сразу предупрежу, если вздумаешь кулаки чесать, то давай не о мой нос. У меня много других интересных мест.

Петр выхватывает бокал с виски и опрокидывает его в себя, а после утыкается в локтевой сгиб. Зажмуривается, а Юра падает в кресло с бутылкой виски, которую прижимает к груди.

— Ты бы не мог нас оставить, — говорит ему Петр.

— Нет, — Юра качает головой.

— Да твою ж мать.

— А чего ты ждал?

— Что у тебя есть хоть крупица приличий.

— У меня много жира, но приличий нет.

Петр переводит на меня взгляд, по которому я понимаю, что Ляля ему рассказала, какой я кобель. И под этим молчаливым и тяжелым взором я тушу окурок, вытягиваю бутылку виски из рук Юры и пью прямо из горла.

— В твоих глазах я вижу гнев судьи и обманутые надежды, — пьяно тянет Юра и усмехается. — И я, если чо, разнимать вас не буду, но обязательно сниму, — достает телефон, — на камеру, — смотрит на Петра, — выкладывать нигде не буду, но на память оставлю.

— Она посмела сюда явиться, — шипит Петр.

— Я ее не приглашал, — пожимаю плечами и возвращаю бутылку Юре, который заинтересованно затихает.

— Значит, позволил думать, что ты ей спустишь подобное.

— Что ты на это ответишь? — Юра разворачивается ко мне, закинув руку на спинку кресла. — Как оправдаешься?

— Никак.

— Я доверил тебе свою дочь…

— Свое золотко, — кивает Юра.

— Юр, заткнись.