— Воистину, — заговорил Симон, — услышанные вести заставляют о многом подумать. Наибольшего внимания заслуживает сообщение, что Иоанн, заключенный в темницу безбожным Антипой по проискам развратной Иродиады, сносится с Иисусом. Через учеников своих он спрашивал его: «Ты тот ли, который должен прийти, или нам ждать другого?» Ответ равви, правда, был уклончивый. Но если такой справедливый муж, как Иоанн, спрашивает… Иоанн на ветер слов не бросает…

Симон прервал и задумался, его поблекшие глаза заволокло туманом.

— До каких же пор будем мы ждать, до каких? — с рыданием в голосе страстно заговорил Лазарь. — Разве еще не наступило время, чтобы наша угнетенная родина породила того, который отразит недолю Израиля, сокрушит ярмо, разобьет цепи и вернет нам древнюю славу на высотах Сиона… Проходит день за днем — на гибель и поругание отдают нас враги наши.

Симон вздрогнул. Его старческое лицо покрылось глубокими морщинами, и, задыхаясь, прерывающимся голосом, он заговорил:

— Да ослепнут они, да поразит их проказа, а крепости их, на которые они так надеются, уничтожит меч вражеский; поругание, глад и мор покроют их тучами своими. Трупы их растащат хищные звери, расклюют птицы лесные… Суров будет Господь в день ярости своей, когда обратит к ним свой гневный лик. Он пошлет на пути их гибель, пустыню и бездну морскую…

Симон остановился, руки его дрожали, из груди со свистом вырывалось прерывистое дыхание.

На бледном лице Лазаря вспыхнул слабый румянец, и он, всегда такой кроткий, нахмурился, глухо говоря:

— Иоанн угасает в темнице Махеро, опустошение и гибель идут не по их, а по нашим путям. Кто такой этот Иисус? Я хочу знать это, прежде чем умру.

Симон постепенно успокоился и, разводя руками, недоверчиво говорил;

— Удивительно странно начал свои действия этот юноша. По-видимому, он не назир, напротив, он ходит в веселии и радости. Говорят, что он нарушает субботу, правда, что он творит чудеса, но в то же время водится с мытарями и даже самаритянами, не сторонится грешников, утешает их, а не увещевает, и это в такое время, когда грехи и не правда всякая размножились, как саранча, изъели все, как ржавчина. Это очень скользкий путь, идя по которому легко упасть… Если это настоящий пророк, то воистину такого еще не бывало… Но если он не истинный пророк, то из всего этого родится только буря, новое волнение, и снова изболеется, исстрадается земля Иудейская, пока не исполнятся дни гнева Господня. По всей Галилее идет о нем молва: дети у городских ворот приветствуют его криками: «Осанна сыну Давидову», а он не останавливает их. Порашу и гафтору он так излагает, как не излагал никто до сих пор, хотя сам он редко посещает дома молитвы, а предпочитает собирать толпу вокруг себя под кровом небес, предвещает притчами скорое царствие небесное на земле… С ним ходят двенадцать человек приближенных, все это галилейские простаки, кроме одного Иуды из Кариота, Его присутствие удивляет меня и в то же время заставляет призадуматься. Иуда далеко не дурак!..

— Но Иуда редко ходит по путям правды, — заметил Лазарь.

— Я знаю об этом и вовсе не так уж охотно верю людской болтовне. Я решил сам отправиться в Галилею и собственными глазами, так много видавшими на своем веку, повидать этого пророка.

— В Галилею! Я готов идти с тобой, — оживился Лазарь.

— Ты слаб, а путь далек.

— Можно взять мула, я поговорю с Марфой…

— Сдерживай речь свою, говоря с ней: у ней характер горячий и язык болтливый, а тут надо действовать осторожно и осмотрительно. Ведь мы еще ничего не знаем: будут ли слова равви древом жизни или всеразрушающим соблазном, словно самум пустыни, который внезапно налетает и так же внезапно исчезает!..

Сообразуясь с предостережением Симона, Лазарь объяснил свое намерение посетить Галилею желанием повидать родные места. Возражая на опасения Марфы, выдержит ли он такое утомительное путешествие, Лазарь придумал, что он видел сон, будто, если он напьется воды из источника Капернаумского, то покинет его болезнь, Относительно Иисуса, он заметил только, что там, кажется, находится чудесный пророк, который, как утверждает Иуда, излечивает даже от проказы.

— Так, может быть, взять с собой Марию?

— Марию? — встрепенулся Лазарь, и ему показалось делом, совершенно не соответствующим, брать с собой в это до некоторой степени паломничество такую легкомысленную сестру.

— Нет, — ответил он, раздумывая, — если уж брать кого, так я предпочел бы тебя.

— Да я бы никогда и не отпустила тебя одного. Марию я хотела взять потому, что коль скоро этот Иисус…

— Этот Иисус будет царем! — раздался с галереи веселый, звучный голос. Иуда будет его казначеем и построит мне дом роскошнее дворца Соломонова, я лучше подожду, пока придут его нарядные послы, и вам советую…

— Мария! — сурово прервал ее Лазарь, — Речь твоя болтлива и легкомысленна. Ты скинула стыд с лица своего и вдобавок еще вмешиваешься в совещание мужей…

— Лазарь! — жалобно простонала Мария, Это впервые брат так сурово упрекнул ее.

А он, так любящий Магдалину, кротко посмотрел на нее и сказал;

— Скорбит сердце мое, ибо я знаю, что концом всякого веселья бывает обычно печаль, а ты слишком весела.

Мария убежала в комнаты. Лазарь постоял некоторое время, посмотрел несколько недовольным взглядом на Марфу, как бы ставшую причиной столкновения, и проговорил, покашливая;

— Приготовь все в путь. Симон идет с нами.

Но Лазарю, несмотря на его нетерпение, все-таки пришлось переждать несколько дней, прежде чем Марфа успела управиться с домашними делами, ибо ей приходилось, кроме приготовлений, связанных непосредственно с путешествием, позаботиться также и об остающемся хозяйстве. Она хорошо знала, что если бы даже сестра и хотела ей помочь, то не сумеет, а ее помощник, старый, верный слуга Малахия, по настойчивому требованию Лазаря, должен был идти вместе с ними и помогать им в пути, Наконец, на закате солнца, когда уже спала дневная жара, маленький караван двинулся в путь.

Мария проводила их до вершины горы Елеонской, Набожная сосредоточенность Симона и глубокая задумчивость Лазаря придавали этому паломничеству характер торжественного молчаливого шествия.

Чуткая Мария догадывалась, что какие-то необычные поводы заставляют брата предпринять свое путешествие и что его сон — это только предлог, придуманный для нее и сестры, «Не вмешивайся в совещание мужей!» — вспомнила она предостережение брата. Значит, они совещались! Интересно, о чем? Но она не смела спрашивать. Она впервые рассталась с родными на такой долгий срок, и ей было грустно и не по себе. Притом Мария чувствовала легкую обиду, что никто даже не спросил, не хочет ли она сопутствовать им.

Когда наступила минута расставания, на глазах Марии навернулись слезы, но суровая сосредоточенность Симона и его сухое «будь здорова!» удержали ее от рыданий, Она нежно расцеловала брата и сестру, прижалась губами к сморщенной руке старца, приветливо кивнула головой Малахии и долго смотрела им вслед, пока они медленно спускались по крутой тропинке, скрылись за скалой Голубиной, мелькнули еще раз на пригорке и исчезли.