— Да ты в своем уме? — засмеялся я. — Кто нас туда пустит?

— Вот сюда-то и пустят, — ответил он и оказался прав. Минут через пять из полумрака вестибюля показалась заспанная деваха и ничтоже сумняшеся отверзла нам дверь.

— Вы к кому, ребята?

— Нам бы, сестрица, переночевать. Странники мы, — молвил Хо.

— Кто-кто?

— Дождь на улице, впусти нас, добрая женщина.

— Ну заходите, — ухмыльнулась она.

— Спаси тя Христос, — сказал он, картинно поклонившись, и торжествующе обратился к нам:

— Пойдемте, братове.

Мы вошли, прислонив свои палки к двери, и направились к дивану в углу, где стояла большая кадка с развесистой финиковой пальмой. Девица снова засмеялась и ушла, а мы расположились на диване, повесили мокрые куртки, разулись и блаженно растянулись. И впрямь можно было подумать, что этот диван под пальмой послал нам добрый ангел.

Однако ж, видать, черт тоже не дремал, и тут подоспела другая дамочка, лет тридцати пяти, весьма плотного телосложения, с крупными чертами лица и рысистыми глазами. Оказалось, что это была весьма некстати проснувшаяся комендантша.

— Вы кто такие? — налетела она.

— Богомольцы мы, калики перехожие, — пробормотал Хо со своей дурацкой улыбочкой, но на комендантшу его слова не подействовали.

— Здесь вам, молодые люди, не проходной двор, — отчеканила она, — а потому извольте выйти вон.

В холле было тепло, на улице выл ветер, на нас не было сухого места, и я запоздало подумал, что теперь уже и последняя электричка в Москву ушла.

— Грех на душу, — сказал Хо замогильным голосом. — Божьих людей обижать — беды не оберешься.

— Вон, я вам сказала! — повторила женщина истерически. Наверное, надо было объяснить ей, что никакие мы не странники, а обыкновенные студенты, и неужели с их общежития убудет, если мы посидим до утра на диване — но есть женщины, одного взгляда которых достаточно, чтобы пропала всякая охота говорить, и всякая погода покажется сносной.

— Пойдемте, — сказал Благодатов решительно, — простите нас.

Бог его знает, но, видно, было в нашем общем друге некое свойство, подобное тем, что защищало отцов-пустынников и лесных отшельников от диких зверей, превращая львов и медведей в саму кротость.

Едва Благодатов выступил из тени и заговорил, суровый лик комендантши смягчился, просветлел, голос у нее дрогнул, и она неуверенно произнесла:

— Впрочем, если… А документы у вас какие-нибудь есть?

Документ был у Благодатова. Она благоговейно взяла его паспорт, пролистала, посмотрела прописку и графу «семейное положение», положила паспорт к себе в карман и приветливо пропела:

— А что ж вы здесь-то? Здесь и неудобно. Давайте я вас в комнату какую отведу.

По дороге нам попадались девицы в халатах с распахивающимися полами и распущенными волосами, они с удивлением провожали нашу маленькую группу, глупо хихикали и отпускали шуточки — словом, обстановка для богомолья была самая что ни на есть подходящая. Благодатов не знал, куда девать глаза, я опять затосковал о своей милой, а Хо, наоборот, оживился, подмигивал девицам и шепотом говорил мне, что в этом раскладе есть нечто феллиниевское.

Наша провожатая привела нас в крайнюю комнату на этаже, где стояли четыре кровати с голыми сетками, а стены были украшены голыми мужчинами и женщинами. Комендантша выдала матрасы и одеяла, пожелала спокойной ночи и, покраснев, удалилась.

— По-моему, она хочет тебе отдаться, — сказал Хо Благодатову меланхолично и принялся выгружать из сидора тушенку, охотничью колбасу, какие-то пирожки, пряники и особо торжественно — бутылку «Московской особой» с зеленой этикеткой.

И тут Благодатов, который при всей своей благочестивости был сам не дурак выпить, рявкнул:

— Убери!

— Почему? — спросил Хо испуганно.

— Потому что сейчас пост.

Малой начал увертливо оспаривать сие утверждение и говорить, что в пути шествующим разрешается послабление, — ему хотелось спасти хотя бы колбаски, — но, взглянув на непривычно сурового игумена, обреченно спросил:

— Чаю-то хоть можно?

— Чаю можно.

В полном молчании мы поужинали и легли спать, но тут в коридоре раздался смех.

— Эй, мальчики, не скучно вам?

— Может быть, вас погреть?

Благодатов заскрипел зубами, Хо заворочался и заскрипел пружинами, шутки из-за дверей стали еще соленее — юные леди, как известно, способны говорить скабрезности так, что заткнут за пояс любого мужика. Вслед за этим они стали стучать в дверь, и разогнала их и спасла нас от неминуемого вторжения только комендантша.

Наутро Благодатов растолкал нас самым немилосердным образом. Мы скоренько закусили хлебушком, пошвыркали чайку и, попрощавшись с хмурой хозяйкой, отправились дальше по Ярославской дороге. Индустриальная зона кончилась, вокруг тянулись поля и леса, Благодатов несся яростно вперед, и мы с Хоней едва за ним поспевали, но не решались попросить его замедлить шаг.

Так мы миновали Новую Деревню, Пушкино и Софрино, уставшие ноги просили привала, а голодное чрево — обеда, но Павел Васильевич торопил нас в какую-то деревню, где мы должны были отстоять всенощную. Однако ж он не учел, что в сельских храмах начинают служить очень рано, и когда мы, вспотевшие, приволокли ноги в эту деревню, оказалось, что служба уже закончилась, и церковный староста с внешностью отставного партработника велел нам убираться.

В глубине души мы с Малым были рады такому повороту, ибо после стольких километров еще три часа стоять было выше наших сил, но Благодатова эта неудача раздосадовала несказанно. Он, верно, рассмотрел в ней своего рода кару за небрежение и погнал нас дальше вперед. Я уже прикинул по карте, что никаких населенных пунктов ни с женскими, ни с мужскими общежитиями на пути не предвидится, о чем и сообщил Малому.

Хоня загрустил, а Павел Васильевич продолжал, как в велосипедной гонке с лидером, рассекать воздух, и мы только диву давались, откуда в его крупном и не очень спортивном теле столько силы.

Несколько раз возле нас останавливались громадные трейлеры, предлагали отвезти куда угодно, хоть до Архангельска, на каком-то посту ГАИ скучающий сержант пообещал остановить любую машину и вмиг домчать до места, мы с Малым с мольбой смотрели на игумена, но Благодатов отрицательно качал головой.

— Раньше, — сказал Хо обиженно, когда очередная машина скрывалась за поворотом, — на этой дороге были странноприимные дома, постоялые дворы, трактиры, а теперь что?

— Трактиров тебе не хватает, — прошипел Благодатов.

Хо вздохнул и обернулся ко мне.

— Брат мой! — сказал он трагически. — Сделай милость, понеси гитару, я так устал.