— Тогда пойдём на гипнотерапию запишемся, — говорит мама.

— Ой, какая скука, — морщится Аня, — я три курса там отлежала. Только и делаешь, что дрыхнешь. А толку чуть.

— Спать полезно, — говорит мама.

— Угу. В палате спишь, и на процедуре спишь. Лучше бы они такие процедуры придумали, где можно на тренажёрах заниматься. Я такое в сериале про больницу видела. Бежишь по дорожке, сердце бьётся как сумасшедшее, в крови адреналин, эффект — потрясающий.

— Мало вам адреналина, — ворчит мама и уводит меня из интенсивки.

Я с ней согласна: хорошо, что можно будет спокойно полежать. Столько мыслей накопилось… И Жучок, наверное, придёт. С ним всё и обсудим.

После обеда невропатолог с седьмого этажа забирает меня на сеанс. Она невысокая, ярко накрашена, с чёрными волосами, собранными в пучок. Мы оказываемся в просторном кабинете с четырьмя кушетками. На стенах — абстрактные картины.

— Здравствуй, Таша. Ложись на кушетку. Только не на правую. Там ляжет мальчик Вася. Он опаздывает.

Она говорит как диктор с кассеты к верещагинскому учебнику по английскому. «Здравствуйте, дети. Давайте все вместе споём песенку про алфавит».

Наконец приходит Вася. Он рыжий, веснушчатый, сердитый. Крепкий, как бычок, только правая рука в гипсе. Я догадываюсь — он из общей. Наверное, его оторвали от какого-нибудь интересного фильма.

— Ложись, Вася, — говорит невропатолог и гасит свет.

Четыре часа, в комнате полумрак. По моей ладони ползёт Жучок.

— Опустите руки.

Жучок покорно переползает с ладони на живот. Невропатолог уходит в соседний кабинет. Её голос слышен, но глухо, будто она прижимает ко рту подушку.

— Дышите спокойно. Ваши руки расслаблены. Ваши ноги расслаблены.

— И жабры с плавниками расслаблены, — шепчет Вася.

Я фыркаю.

— Вам не хочется смеяться. Вам хочется спать. Ваши руки расслаблены. Ваши ноги расслаблены.

— И гвоздики на картине расслаблены, — продолжает шептать Вася, — сейчас прямо на тебя упадёт. То-то расслабишься.

Я начинаю давиться от хохота. Жучок чуть не падает с моего живота.

— Кровь медленно течёт по вашим венам.

— И вытекает через уши. И затекает обратно через нос, — подвывает Вася.

Я молюсь об одном — не заржать во весь голос. Невропатолог умолкает. Наверное, заподозрила что-то неладное. Вася поднимает руку и садится на кровати, как зомби.

— Ты, что? — пугаюсь я. — Сейчас она войдёт. Разорётся.

— Я под гипнозом, — говорит Вася и встаёт на ноги, — мои ноги расслаблены. И руки расслаблены. И мозги расслаблены, ничего не соображают.

С трудом передвигая ноги, он пересаживается ко мне на кушетку.

— Ты её не боишься?

— Да она сама дрыхнет, как мумия в гробнице. Гипнотерапия только на неё и действует, — говорит он обычным голосом.

— Так ты не под гипнозом?

— Не-а. Я сам кого хочешь загипнотизирую. Вот сейчас ты у меня заорёшь. Ты расслаблена?

— Ага.

— Тогда, — он снова начинает выть, — со стены спускается таракан. А ты расслаблена. Он ползёт по кушетке. А ты не можешь пошевелиться. Он заползает тебе на живот и смотрит на тебя.

Я смотрю на свой живот. Там сидит Жучок. Я понимаю: Вася его тоже видит.

— Не будешь орать? — удивляется Вася.

Я улыбаюсь. Он тоже улыбается. И вдруг мне хочется, сильно-сильно, страшно-страшно, чтобы он меня поцеловал. Он сейчас сделает это, да? Наклонится и… Анька лопнет.

Но Вася смотрит на Жучка. Я понимаю: он ему мешает.

— Уйди! — яростно шепчу я Жучку.

— Я не могу уйти, я под гипнозом, — возражает Вася, — я могу только улететь.

Он вскакивает с кровати и начинает носиться по кабинету, размахивая свободной от гипса рукой, как огромная однокрылая птица. Входит невропатолог.

— Василий, опять? — вопит она. — Ну-ка прекрати!

В коридоре она говорит маме:

— У вашей девочки очень сложный случай. Обычные методы на неё не действуют. Нужна особая методика. Эриксоновский гипноз. Завтра попробуем с утра.

— А она не сказала, я одна буду? — спрашиваю я у мамы, когда мы спускаемся к себе на лифте.

— Нет. С тобой ещё один сложный случай будет. Мальчик. Не помню, Ваня или Вася.

Я подхватываю Жучка и начинаю кружиться с ним по кабине.

— И как у тебя получается радоваться жизни в больнице? — грустно спрашивает мама. — Я лично просто больше не могу.

Двери лифта открываются. Мы сталкиваемся с Игорем Марковичем.

— Таша! — радуется он. — Как раз вас ищу. Видел ваше последнее УЗИ. Я понимаю, Таш, тебе у нас весело, но, кажется, твоей маме здесь надоело. Завтра я вас выписываю.

Мама цепенеет и застревает в дверях.

— Или, хотите, сегодня? А за выпиской через недельку, ладно?

— Спасибо, — шепчет мама.

У неё из глаз брызжут слёзы, как праздничный салют.

Через пару часов мы стоим на пороге больницы. У меня на шее — недовязанный красно-белый шарф. В руке — Жучок. Стемнело, в парке при больнице зажглись фонари. Дорожки, скованные льдом, в темноте кажутся засахаренными. Пахнет талым снегом. В приёмнике у вахтёра передают «Времена года» Чайковского.

Скоро, совсем скоро заскрипят снег и лёд под колёсами папиной машины. Мы поедем ужинать в кафе, и мама, уставшая, с тёмными кругами под глазами и ввалившимися щеками, будет храбриться и рассказывать папе только весёлое, только радостное, про то, как медсестра Лида испугалась куклы «вуду» и как я выдумала себе Жучка. А я закажу себе целую тарелку картошки «фри» и вылью туда пол пачки майонеза.

А папа будет гладить нас с мамой по рукам и что-то шептать хриплым от волнения голосом.

Впереди четыре года спокойной не больничной жизни. Вася не поцеловал меня сегодня, не поцелует и завтра. Но ведь Анька не успела довязать шарф. Значит, всё у всех только начинается.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Это снова я, Таша

Я не собиралась возвращаться в больницу. Не собиралась. По крайней мере — ещё четыре года. Катетер у шунта длинный, его должно было хватить до восемнадцати лет. В восемнадцать — последняя операция. Взрослые люди не растут так активно, как дети. Поэтому последний шунт — на всю жизнь.