Почувствовав неудачу своей антимахновской эскапады, Барон вынужден был заявить о своем уходе с поста председателя Реввоенсовета армии и уехать в Харьков, бросив знаменитую фразу:

– Лучше сидеть в советской тюрьме, чем прозябать в этой пресловутой анархистской обстановке… (75, 99).

В Харькове в начале сентября как раз проходила конференция «Набата», и Барон подоспел как раз к сроку, чтобы наговорить о Махно множество неприятных вещей и склонить своих товарищей к принятию весьма горькой резолюции: «Конференция считает нужным подчеркнуть, что крестьянские восстания последнего времени не революция, а бунт, и никаких изменений в общественных формах они не несут…» (40, 210).

«Набат» отрекся от Махно: «Два года борьбы против разных властей под руководством анархиста Махно выработали внутри (повстанческой армии. – В. Г.) некое ядро, которое усвоило лозунги безвластия и вольного советского строя. Это ядро составляет тип промежуточный между обычным бунтарем, инстинктивным искателем справедливости, и сознательным революционером-профессионалом. Работая в согласии с анархистскими организациями, это ядро могло бы стать одним из активных отрядов пропаганды анархистских идей. Этому мешает, однако, то обстоятельство, что стоящий во главе махновщины „батько“ Махно, обладающий многими ценными для революционера качествами, принадлежит, к сожалению, к тому типу людей, которые свои личные капризы не всегда могут подчинить интересам дела…» (40, 211).

Черт возьми, а прав оказался Ленин, прозывавший анархистов «пустомелями»!

Крестьян же, которые поставляли рекрутов в махновскую армию, анархистские резолюции нимало не трогали: они воевали за хлеб и за землю и в 1920 году еще не проиграли этой войны. Махно – не вопреки, а благодаря своей жестокости – оказался неплохим охранителем. Есть две впечатляющие цифры. Если в среднем по Украине процент изъятия хлеба у крестьян составлял около одной трети задания, то в «махновской» Александровской губернии он был ничтожно мал – всего 3,1 %. Практически здесь продразверстка была парализована, изъять не удалось ничего. Да и некому было особенно изымать: в той же Александровской губернии к ноябрю 1920 года удалось организовать всего 54 комитета незаможных селян, тогда как в Киевской их было 1274. Махно все еще оставался хозяином в своем районе…

Махновцы простояли в Старобельске по своим меркам очень долго, почти месяц, никого не беспокоя: им нужен был отдых, нужно было подлечить батьку. В Старобельске-то и сыскался фотограф, который запечатлел махновский штаб, раненого Махно в госпитале, раненых Махно и Куриленко в компании друзей, с сестрой милосердия на первом плане…

Опять была осень, облетающая листва. Время тянулось, нужно было что-то решать. Поляки были отброшены назад, в Польшу. Красные перебрасывали все силы на Южный фронт. В сентябре врангелевцы занимали уже Синельниково, Александровск, Гуляй-Поле…

Махно был неглуп и, конечно, сознавал, что Барон во многом прав и, сколько ни жги, ни режь, – крестьянской проблемы так не решить. Он чувствовал, что решение ее возможно лишь на политическом уровне. В этом смысле то, что «Набат» отвернулся от него, конечно, травмировало Махно. «Своего» проводника в высших сферах политики у него не было. Махновщина была паровой машиной без привода: пар клокотал в ней, но не совершал никакой полезной работы. Нужно было найти способ эту клокочущую энергию как-то направить в механизм действующей политики.

Внезапное событие вдруг приоткрыло надежду на эту возможность. 20 сентября в Старобельск приехал уполномоченный РВС Южфронта с предложением начать переговоры о заключении союза против Врангеля.

8 ноября 1920 года курсант роты связи Петроградской военно-инженерной школы Иван Мишин сидел с напарником возле катушки телефонного кабеля в стогу сена и, покуривая, с вниманием прислушивался к звуку снарядов: красноармейские, посвистывая, уходили через Сиваш на крымскую сторону, а оттуда, пролетая над головами курсантов и разрываясь где-то позади, белогвардейские летели на таврическую. Постепенно, однако, все меньше разрывов слышалось за спинами курсантов, а это значило, что пущенные вброд через гнилое море Сиваш конный корпус махновцев и части 12-й и 52-й дивизий сделали свое дело и достигли белого берега, по ним бьют сейчас пушки в упор. Но скоро смолкнут и они, где-то на крымской стороне пойдет смертельный рукопашный бой, в котором пушки – уже не подмога.

Сколько продлится битва с Врангелем, знать курсанты не могли: может, неделю, может, месяц, а может быть, даже два. Наступление, начатое в конце 1920 года, показало силу Красной армии, но в то же время было ясно, что противник тоже и силен, и опытен. «Отрезать» белых от Крыма, заперев их в Таврии, не удалось – все лучшие силы ушли в Крым вполне боеспособными, нанеся напоследок несколько неожиданно тяжких ударов красным частям, дав своим в порядке отойти в Крым и взорвать за собою мосты на переправах. Атака Турецкого вала 30 октября частями 13-й армии также была неудачна: еще до рассвета началось наступление пехоты, сдерживаемое сильным артиллерийским и пулеметным огнем. С появлением бронемашин в середине дня удалось захватить городок Перекоп у самого подножия белых укреплений, но дальше продвинуться части ударной группы не смогли, поливаемые смертельным огнем. И хотя им удалось удержать Перекоп, и хотя на следующий день была даже отражена атака белых из-за вала, в действительности совершенно неясно было, что за орешек Крым и как быстро удастся его расколоть.

Начдив—51 Блюхер в таких выражениях докладывал своему командарму Корку о неудаче приступа 30 октября: «Тактически позиция у противника неоценимая: все преимущества и выгоды на его стороне… Продвигающиеся наши части заметны и обстреливаются дальнобойной артиллерией за верст 8—10 не доходя Перекопа. Артиллерия и самые позиции противника закрыты за валом и находятся если и (в) поражаемом пространстве артиллерии, то во всяком случае без наблюдения… 8 рядов проволочных заграждений, около 100 пулеметных гнезд и могучая артиллерия заставила наши части залечь около самого вала…» Во время третьей атаки части прошли две укрепленные полосы, но отступили, ибо невозможно взять крепость «одними штыками, плюс к этому не имея точных данных о состоянии позиции» (79, оп. 3, д. 129, л. д. 339–343).

К Перекопу необходимо было спешно перебрасывать тяжелые орудия, аэропланы, другую технику, но все это надо было собирать по крохам, доставлять и, следовательно, терять время… 31 октября в Бериславль, находящийся километрах в восьмидесяти от передовой, прибыл 1-й красноармейский танковый отряд «в количестве одного исправного танка». В рапорте командира бронечастей 6-й армии командарму Корку указывалось, что «второй танк стал в 14 верстах от Бериславля, третий в 30. Оба последних неисправны: лопнули трубки радиаторов вследствие холода и отсутствия спирта» (79, оп. 3, д. 129, л. д. 300). Образы потерявших подвижность танков, обледеневших в пустой степи на подступах к Крыму, грозили стать мрачной метафорой всей зимней кампании 1920 года. К позиционной войне Красная армия была не готова. В течение нескольких дней нужно было выдумать что-то, что позволило бы избежать затяжной войны и ворваться в Крым до того, как приостановка боевых действий повлечет за собой упадок настроения в частях и потерю боеспособности войск…