– Морин, – заметил Джордж, – в это крайне трудно поверить.

Я молчала.

– Не вижу, как это можно осуществить.

– А ты умножь тысячу миль на двести ярдов, потом переведи эту площадь в лошадиные силы. КПД прими за десять процентов. В ясные дни, когда солнце стоит высоко, избыток энергии аккумулируется в шипстоунах, а когда солнца нет, он расходуется, заставляя дорогу двигаться. – (У меня это прямо как от зубов отлетало – столько раз я решала эту задачу за тридцать четыре года.)

– Я не инженер.

– Тогда обсуди это с вашим лучшим инженером – мистер Фергюсон, кажется, его зовут? – когда вернемся домой.

– Ты настаиваешь на своем?

– Я пророчествую. Это случится не скоро – первая дорога, от Кливленда до Цинциннати, двинется лишь через несколько лет. Я говорю об этом сейчас, чтобы «Гарриман индастриз» первые ухватились за дело.

– Я поговорю с Фергюсоном.

– Хорошо. А теперь позволь, я за тобой поухаживаю – ведь ты был со мной так мил.

Вернулась я в среду и по дороге домой заехала в контору «Аргуса», к полковнику Фрисби, президенту компании.

– Я вернулась, можете снять специальное наблюдение с моего дома. Есть какие-нибудь донесения?

– Да, миссис Джонсон. Дом ваш на месте – ни пожара, ни налета, ни взлома не случилось, была только шумная вечеринка в ночь на вторник и несколько менее шумная прошлой ночью – молодежь есть молодежь. Ваша дочь вчера не была в школе – проспала, наверное: понедельничная вечеринка затянулась за полночь. Но сегодня пошла в школу и выглядит нормально. Записать специальные услуги на ваш счет или желаете расплатиться сейчас?

Я расплатилась и с легким сердцем поехала домой.

Войдя, я принюхалась: дом следовало проветрить. И произвести генеральную уборку. Но это уже мелочи.

Присцилла явилась домой чуть позже четырех, настороженная, – но, когда я улыбнулась ей, ответила мне улыбкой. Я не стала ничего говорить по поводу беспорядка в доме, повела ее обедать и рассказала о своей поездке. Частично.

В пятницу я заехала за ней в школу и отвезла к доктору Рамси, предварительно с ним договорившись. Присцилла поинтересовалась зачем.

– Доктор хотел посмотреть тебя еще раз через пару месяцев. Они как раз прошли.

– И он будет во мне ковыряться?

– Возможно.

– Не хочу!

– Повтори еще раз, да погромче, чтобы тебя услышали в Далласе. Потому что, если ты говоришь серьезно, придется обращаться к твоему отцу. Твой официальный опекун – он. Ну так что?

Присцилла умолкла. Примерно через час Джим вызвал меня к себе в кабинет.

– Сначала хорошие новости. Вшей у нее нет. Теперь плохие. У нее сифилис и триппер.

Я выругалась, облегчив душу. Джим покачал головой:

– Леди так не выражаются.

– Я не леди. Я старая кошелка, и у меня неисправимая дочь. Ты сказал ей?

– Родителям я всегда говорю первым.

– Хорошо, давай теперь скажем ей.

– Погоди. Я предлагаю положить ее в больницу, Морин. Не только из-за гонореи и сифилиса, а из-за того эмоционального состояния, в котором она окажется, узнав, что у нее. Сейчас-то она держится с вызовом, почти надменно, – но что с ней будет через десять минут?

– Все как скажешь, Джим.

– Позвоню в Мемориал Белла и спрошу, нельзя ли поместить ее туда немедленно.

Меня разбудил шум. Я все еще сидела в кромешном мраке фургона, прижимая к себе Пикселя.

– Пиксель, где это мы?

– Бррумм… – (Почем я знаю?)

– Тихо! – Кто-то открывал дверь фургона.

– Враг?

– Не знаю. Но не стреляй, пока не увидишь белки его глаз.

Дверь откатилась в сторону. На фоне проема возник чей-то силуэт. Я заморгала:

– Миссис Лонг?

– Кажется, да. Да.

– Извините, что так долго продержали вас в темноте. Но к нам явились прокторы Верховного Епископа, и их только что удалось сплавить, сунув им взятку. А теперь надо шевелиться – взятки хватит ненадолго. Так сказать, бесчестность второго порядка. Могу я предложить вам руку?

Я оперлась на его руку – костлявую, сухую и холодную – и сошла вниз, левой рукой держа Пикселя. Человечек был маленький, в темном закрытом костюме, и походил на скелет больше, чем кто-либо из моих знакомых. Одни кости, обтянутые чем-то вроде желтого пергамента, и больше ничего. Череп был совершенно лысый.

– Разрешите представиться, – сказал он. – Доктор Франкенштейн.

– Франкенштейн, – повторила я. – Мы с вами, случайно, не встречались у «Шваба» на бульваре Сансет?

Он коротко рассмеялся, будто сухие листья зашелестели:

– Вы шутите. Это, разумеется, не моя настоящая фамилия, а профессиональный псевдоним. Вы скоро поймете. Сюда, пожалуйста.

Мы находились в сводчатом помещении без окон, освещенном чем-то вроде бестеневого пенопласта Дугласа – Мартин. Мой спутник привел меня к лифту. Когда двери закрылись, Пиксель попытался сбежать, но я его не пустила.

– Нет-нет, Пикс! Ты должен увидеть, куда они меня приведут. – Говорила я шепотом, но мой провожатый откликнулся:

– Не волнуйтесь, миледи Лонг, – вы теперь среди друзей. – Лифт поехал вниз, остановился, мы покинули его и сели в пневматическую капсулу. Пролетев пятьдесят ярдов, или пятьсот, или пять тысяч, капсула замедлила ход и остановилась. Мы вышли. Другой лифт повез нас наверх. Мы очутились в роскошном салоне, где сидело с дюжину человек, а потом появилось еще несколько. Доктор Франкенштейн предложил мне удобное кресло, и я села.

Пиксель не пожелал больше терпеть. Он выскользнул у меня из рук, соскочил на пол и пошел обследовать комнату и тех, кто в ней находился, держа хвост трубой и тыча повсюду своим маленьким розовым носиком.

В центре круга стояло инвалидное кресло, занятое невероятно толстым мужчиной. Одна нога у него была отнята по колено, другая еще выше. Глаза скрывались за черными очками. Я сочла, что он диабетик, и задумалась над тем, как бы стал его лечить Галахад. Инвалид произнес:

– Начнем, дамы и господа. Мы обрели новую сестру, – он указал на меня здоровой рукой, точно церемониймейстер из кинофильма, – леди Макбет. Она…

– Минутку, – возразила я. – Я не леди Макбет. Я Морин Джонсон Лонг.

Он медленно навел на меня свои очки, как орудийную башню:

– Неслыханно. Доктор Франкенштейн?

– Извините, господин председатель. Разбирательство с прокторами нарушило весь распорядок. Ей ничего не объяснили.